Сергей Докучаев - Глиняный сосуд

— Хуже стада взбесившихся свиней, — сказала она по-русски и добавила еще пару слов на родном восточном языке.

— Что? — опешила девушка. — Я родилась в этом городе, а ты убираешь мусор для меня!

И, как будто в подтверждение своих слов, подбежала к опрокинутому баку и пнула беднягу еще раз. Собачка стала истошно гавкать, бегая вокруг хозяйки.

— Я убираю эти улицы не для тебя, а для своих пятерых детей.

Женщина изобразила демонстративный плевок в сторону компании и растворилась.

Парни быстро затолкали хрюкающую москвичку в машину, завели двигатель, и уехали.

Чтобы пройти к зашифрованному месту назначения предстояло вначале спуститься по слабо освещенной лестнице, где на стене коридора висели портреты Сократа, Аристотеля, Платона, Демокрита, Диогена, Фалеса, Анаксагора, Зенона, Эмпедокла, Гераклита и Авиценны.

— Хватит ты читать эти таблички, Максим. Пойдем уже.

За дверью целая толпа людей в античных туниках кружились под музыку вокруг большого фонтана, увенчанного статуей какой-то древней языческой богини. Фонтан источал синеватый дым. Кого-то с чем-то поздравляли. Лица мелькали и менялись друг с другом.

— Может, выберем другое кафе, потише?

— Не обращайте внимания. Мы делим здание с рекламным агентством. Нам ниже.

— Мы?

Вторая лестница состояла всего из трех больших ступеней. И тут тоже висели портреты. На этот раз Брута и Кассия.

Максим остановился как вкопанный.

— Пошли, ты чего встал?

— Алена, я тебе русским языком сказал, что издавать рукопись не буду, — поняв, куда они направляются, заявил Максим.

Девушка подошла и, потянула его за руку.

— Дурак, еще спасибо скажешь.

Максим хотел заявить более существенный протест, но Алена опередила.

— Простите, коллеги, за опоздание, — извинилась она перед людьми все в тех же туниках. Люди сидели за большим мраморным столом.

Девушка посмотрела на Максима. Лицо у того было отрешенным. Глаза будто смотрели внутрь. Он как бы был здесь и в тоже время отсутствовал. Тусклый свет от лампочки освещал лишь линию шеи.

— Ау? — щелкнув пальцами перед его носом, спросила Алена. — Поздоровайся.

Максима затошнило. Ему захотелось уйти, но, пятясь, по неосторожности он задел тумбу, на которой стояла ваза. Ваза зашаталась и полетела на пол. Черепки разлетелись по всем углам.

— Простите еще раз, надеюсь, она была не времен Брута. С нескольких пенсий расплачусь.

На улице вырвало. Живот пронзила тупая боль.

— Ну, ты точно дурак, Максим! — не скрывая злости, заявила появившаяся Алена.

Девушка демонстративно лопнула пузырь и пошла к машине. Открыла дверь, села, завела двигатель, включила фары. Закурила сигарету.

— Долго будешь стоять как соляной столб, писатель Еременко? Садись. Отвезу домой.

Писатель Еременко с неохотой сел в машину.

— Чтобы я еще раз когда-нибудь с тобой связалась! Ты даже не представляешь, кому проявил неуважение. У них каждая минута времени стоит как твоя пенсия. Теперь хоть увольняйся. Начальник завтра живьем съест.

Выехав на Садовое кольцо, редактор нажала педаль газа до пола, собирая урожай штрафов с камер, но, когда машина вновь уткнулась в пробку, стала с кем-то шептаться по телефону. От мелькания заманивающих неоновых вывесок Максим провалился в сон.

Сон Максима

Я вложил закладку на третьем томе, третьей части, двадцать шестой главы «Войны и мира», и посмотрел на подошедший трамвай.

На лавку сели два человека средних лет. У одного было чуть-чуть высокомерное, несколько удлиненное, спокойное, чисто выбритое лицо; светлые волосы курчавым полукругом окаймляли высокий лоб. Другой собеседник с длинными черными волосами постоянно большим пальцем как бы приглаживал усища, выстриженные на манер Ницше.

— Что вы думаете о бессмертии, о возможности бессмертия? — спросил тот, что был без усов.

Спросил настойчиво. Глаза его смотрели упрямо.

— Отвечу словами одного умного человека, мнение которого разделяю, — ответил усатый человек. — Так как количество материи во вселенной ограничено, то следует допустить, что комбинации ее повторятся в бесконечности времени бесконечное количество раз. С этой точки зрения, возможно, что через несколько миллионов лет, в хмурый вечер мы снова будем говорить о бессмертии, сидя на этой остановке.

Подъехал трамвай. У одного из окон сидела молодая мама с грудным ребенком. Ребенок не улыбался и как-то с грустью смотрел на нас троих. Трамвай уехал.