Сергей Докучаев - Глиняный сосуд

К ней шли в самых критических случаях, когда надежда оставалась не крепче паутины.

Консультировала она в порядке живой очереди. Для нее не имело значения, как растет хвост: из звонков по телефону, из писем на электронную почту или из устных просьб коллег. Блат и кумовство она на дух не переносила еще со студенческой скамьи.

— Любимчиков не должно быть! — повторяла врач во время перекура с хирургами. — Для каждого пациента ты обязан сделать все, что в твоих силах, и после либо распечатать выписку домой, либо эпикриз.

Когда в реанимацию поступил Максим Еременко и его начали готовить к операции, уважаемый терапевт, посмотрев на результаты обследований, отвела в сторону профессора и шепотом заверила:

— Отрицательная динамика. Вы не сможете запустить донорское сердце.

— Угу, — согласился профессор, еще переваривая домашний ужин, но продолжил обрабатывать руки дезинфицирующим раствором.

Операция длилась больше десяти часов, и, несмотря на некоторые эксцессы, прошла успешно. Пациент, которого в ту ночь несколько часов не решались класть на стол, в итоге позволил профессору сдуть с себя пыль недоверия коллег и прервать черную полосу в серии неудачных трансплантаций.

Под утро бригада хирургов ввалилась в ординаторскую и с вселенской усталостью в один голос объявила дежурившей Елене:

— Живой.

— Что? — спросила она сонным голосом, приподняв голову с папок.

— Жив, говорю, парень, — ответил Василий. — Уже зашивать стали, а сердце возьми и остановись. Никак давление не выходило на режим. Вы были правы на счет легочной гипертензии, Елена Николаевна.

Елена в тот момент как-то странно на всех посмотрела, а потом буднично спросила:

— Кофе сварить?

Весь день она ни с кем не разговаривала. Ходила то и дело в реанимацию. Даже медсестра Ольга Геннадьевна, которая и сама не отличалась расторопностью, заметила изменения в поведении врача.

— Что-то наша Елена Николаевна сегодня рассеянная, — все как один соглашались медсестры.

Дело было для нее нешуточным. Впервые произошел сбой системы «предварительного заключения», обнаруженной еще на третьем курсе института.

Во время экзамена пожилому преподавателю на глазах у комиссии стало плохо с сердцем, и студентка, мгновенно поставив диагноз, провела реанимационные действия.

Миф о непогрешимости «дара» процветал в царстве Гиппократа, до тех пор, пока медицинский представитель Еременко не отказался умирать на столе. Смерть как будто про него забыла. Не пришла во время нештатной ситуации при установке кардиостимулятора. Не появилась, когда открылась язва в желудке.

— Теперь инфекция, — думала Елена, вращая чашку по блюдцу. — Может быть, ошибка во времени? А как быть с колбами? Профессор просто так слова на ветер не бросает. «Я словно Стамбул разорван на части проливом…»

Она встала с кресла, подошла к столу и, открыв блокнот, набросала краткий план. Во-первых, дождаться результатов посева. Во-вторых, подключить специалистов из других отделений. В-третьих, в случае двухсторонней пневмонии, сделать трансплантацию легких. Потом немного подумала и вычеркнула третий пункт.

Допив кофе, кардиолог взяла стетоскоп и вышла из ординаторской. Подошла к сестрам на пост и дала указания, мол, как только придут анализы Еременко, срочно ее найти. Те кивнули.

— Игорь Васильевич, там мать Еременко просит разрешения пройти к сыну, — доложила медсестра Руслана. — Пустить?

— Руслана, ты знаешь правила лучше меня, — повернувшись к ней лицом, сказал реаниматолог. — Никаких посещений. Все вопросы к лечащему врачу.

— Хорошо, Игорь Васильевич.

Руслана подошла к стеклянной двери и, сделав небольшую щель, сказала матери:

— Извините, но к нему нельзя. Не беспокойтесь, он под присмотром. Давайте пакет. Я посмотрю, что можно, а что нельзя.

— Ну, пожалуйста, позвольте хоть на секунду пройти к нему!

— Врач не разрешил.

— Вы мать?!

— Мать, но это ничего не меняет.

— Ну, пожалуйста!

— Нет, — повысив голос, сказала Руслана и, взяв пакет, закрыла дверь.

Бледная женщина осталась стоять в длинном пустом коридоре. После бессонной ночи, проведенной в дороге, лицо ее осунулось и напоминало неглаженную сорочку.

— Мы ведь можем больше никогда не увидеть сына живым, — твердила она сбивчивым голосом сосредоточенному на ночной дороге мужу.

Отец зашел в квартиру первым: в его зрачках отразились разбросанные вещи, незакрытый кран в ванной, ошметки сухой глины на ковре. В зрачках матери стояла тень Кати.