Сергей Докучаев - О всех, забывших радость свою

За своими сигаретами лезть в пальто не хотелось, поэтому я встал и взял из пачки, лежащей на холодильнике, про себя обругав желтый фильтр.

— Давай выпьем, дружище, водки, — проговорил Степан.

— У тебя есть аспирин? — спросил я с опустошенностью в голосе. — Хотя, откуда тут аспирин…

— Как говорила моя бабушка, лучшее лекарство от всяких хворей — это стакан водки.

Степан взял трясущимися руками с полки над столом две пузатеньких рюмки, дунул в них и поставил на стол. Ловким движением большого пальца открутил крышку на бутылке и наполнил рюмки. Пробка закатилась куда-то под холодильник, где, видимо, и пролежит до сноса пятиэтажки. Мы выпили, Степан похлопал меня по плечу, мол, все будет хорошо.

Я посмотрел на него и вдруг понял, что больше не чувствую жалости. Чего я вообще тут распинался? Руки ему обрабатывал. На диван укладывал. Ему все равно. Его все устраивает. Паша вот этот — тоже. Сидит тут и улыбается. Даже не плачет. Мать в больнице, а папаша забавляется, с кем попало. Вырастет избалованным сынком и будет катать университетских девчонок на подаренном папой «Порше». Мальчик посмотрел на меня и подмигнул.

Сколько себя помню, Степан никогда не усложнял себе жизнь. Когда в институте он не смог сдать последний зачет на втором курсе, то не пошел на пересдачу, а просто отчислился. Тогда самые закоренелые двоечники остались учиться, купив преподавателю армянского коньяка, а он ушел.

Отслужил в армии полгода, потом комиссовали по здоровью. Упал без сознания во время тренировок. В госпитале обнаружили пролапс митрального клапана второй степени, но бабушка была счастлива возвращению внука домой.

На любой работе он не задерживался дольше трех-четырех месяцев. Везде ссорился с бригадиром. Жениться не хотел. «Завтра женюсь, не сегодня же», — любил он повторять. Раньше на хлеб и сигареты брал с бабушкиной пенсии, теперь вот квартиру сдает. Хотя еще непонятно, кто и кому сдает.

Вдавив окурок в пепельницу и следом выпив рюмку водки, не закусывая, я решил, что хватит с меня на сегодня гуляний и пора уже возвращаться домой. Чужой я на этом празднике жизни.

— Пора мне, Степан. Спасибо за гостеприимство.

— Что уже уходишь? — взволнованно спросил он, обмакивая горбушку хлеба в банке из-под кильки в томате.

— Да, пора. Поздно уже.

— Слушай, я с тобой до магазина, ага? Продышусь заодно.

— Куда ты собрался? — спросил я скептически. — Ты еле на ногах стоишь.

— Ты меня знаешь, я как огурец. Сейчас только приберу со стола. Он взял пустую сковородку и кинул ее в раковину. Звон потряс мои перепонки. Паша несколько раз моргнул сонными глазами.

— Теперь пошли, — сказал Степан.

Пока одевались, подошел Николай, и сказал:

— Брат, ты приходи завтра. Кристина тебя вне очереди обслужит по первому разряду за мой счет. Хорошо, брат?

— Отвали от него… — сорвался Степан.

Николай злобно оскалился.

— Спасибо, но я пока воздержусь, — ответил я, услышав стоны Кристины в зале за закрытой дверью. — Женат. И хотел ему показать кольцо на пальце, но увидел, что кольца нет.

— В одно место засунь себе этот палец, шакал! — уходя к себе в комнату, сказал Николай. — Зря я тебя не зарезал.

— Что ты ему средний палец показываешь, а? — как конь заржал Степан. — Они же не выносят этого.

Видимо, я тоже порядочно напился, что даже не сразу заметил, как показал Николаю средний палец, а не тот, где обручальное кольцо. Оно было на месте. Пронесло. Я выдавил из себя улыбку, словно последнюю зубную пасту. Пора валить отсюда, от греха подальше. Вряд ли что-то тут можно поправить. Все зашло слишком далеко, и даже сам Степан уже наверняка не знает, когда и что пошло не так, хотя это в его стиле — все пускать на самотек. Мне бы со своей жизнью разобраться. Андрей был прав.

Перед самым выходом я махнул на прощание рукой Паше, который задремал за кухонным столом, подложив под голову ладошки. Жаль его, конечно, и мать его тоже жаль.

На улице уже горели фонари, тусклый свет от которых еле-еле пробивался сквозь мерно падающие хлопья снега. Мы, не торопясь, шли по дороге.

— Я хочу скопить денег и уехать из этого проклятого дома, — сказал, ежась от холода, Степан. — Мне все здесь опротивело: все, кто тут когда-то жил, справлял свадьбы, юбилеи, поминки. Тусклый свет в окошке за зеленой шторой у бабки Мани опротивел. Я даже не знаю, жива ли она еще? Мужичье заводское, играющее в домино, опротивело. Качели ржавые опротивели. Тут повсюду смердит, как прокисший квас. Когда-нибудь все равно снесут его, сравняют с землей. Подкоплю денег, продам квартиру и на море — жить, где тепло, где нет затхлости.