Ольга Птицева - Тожесть. Сборник рассказов

О ракетку, о стол, через сетку, о стол, о ракетку. О стол и ракетку, о стол и над сеткой, о стол и ракетку. О стол. Через сетку. О стол.

Денис рванул в сторону, но левая нога подвернулась, и он упал. Ракетка выскользнула из рук. Острая боль ввинтилась в щиколотку, поднялась по голени до колена, он бы закричал, но язык прилип к небу. Первое, что увидел, когда боль схлынула, бледное от выпивки и страха лицо Кости.

— Ты как? Слышишь? Ты как?

Его рука лежала на опухшей лодыжке. Красивые пальцы, узкое запястье, шрам от большого пальца к ладони — в детстве упал на стекло.

— Можешь пошевелить? Не сломал?

Голос звенел. Сочувствие чужой боли? Вина? Бутылка виски? Кто разберет причину? Но и этого было достаточно. Денис потянул его за руку, повернул к себе. Костя оказался так близко — пьяняще горячий, дурманящий, доступный. С капельками пота над верхней губой.

Денис сделал глубокий вдох, а на выдохе провел языком по этой влажной, соленой выемке. Мгновение, когда непоправимое уже случилось, но последствия еще не наступили, запомнилось, как самое страшное, самое упоительное. Денис закрыл глаза и просто ждал, что будет дальше.

Но дальше ничего не было. Костя встал с пола, пошел к лестнице и поднялся наверх, не сказав ни слова. Они вообще об этом не говорили. Ни разу. За все семь лет. Будто не было. Или было? Не было? Но было, это Денис помнил точно. Было. Или нет?

Потом ему казалось, что повеситься, он решил именного тогда. Тело стало тяжелым, неповоротливым. Он морил себя голодом, чтобы почувствовать легкость, но добился лишь хронической тошноты. Он забивался работой, но в коллеге, склонившемся над его столом, замечал вдруг знакомый наклон головы, и терял всякий интерес к делу.

Он спал с девушками, как сумасшедший набирал баллы в их странных рейтингах, сутками сидел в Тиндере, выискивая среди одиноких дурех и форменных нимфоманок ту, что ему поможет. В итоге долго ехал от нее в такси, чтобы до утра потом оттирать с себя чужие прикосновения. С парнями выходило еще хуже, все они, как один, оказывались жалкой пародией. Слишком манерные, совсем неотесанные, глупые, пустые, никакие, ни разу, ничем не схожие, не-Кос-ти. Совсем нет.

Янка открывала ему дверь на излете ночи, впускала в прихожую, прижимала палец к губам, тихо-тихо, мама спит, они пробиралась на кухню, не включая свет отвинчивали голову бутылке, пили, передавая ее друг другу, прямо из горлышка, жадными глотками, и почти не говорили. Потом он уезжал, с чувством, что обязательно повесится, только позже. Надо дать им еще один шанс. Кому именно, сказать не решался. Себе и Косте? Себе и той единственной с Тиндера? Себе и единственному тому? Просто себе? Кому-то.

И давал. И еще. Семь лет бесконечной череды шансов. Но сегодня был последний. Тот самый последний шанс, за которым не может быть ничего, как раньше. Пан или пропал, так говорят?

Денис ухмыльнулся себе из отражения в маленьком зеркале. Большого в доме не держал. Его раздражала необходимость смотреть на себя, выискивать недостатки, которые и так были очевидны. Он чувствовал их — неисправности в коде, неизбывные и роковые. Алгоритм не работал. На табло горела тревожная кнопка. Просьба покинуть помещение. Пробоина, разгерметизация, ни один Чужой не выживет в открытом космосе правды, которую нужно наконец выразить словами.

— Я люблю тебя.

Какая пошлость, какая глупость.

— Я хочу тебя.

Слова жгли язык. Даже не проговоренные, они становились кислотой.

— Я не могу так жить, понимаешь? Я сдохну. Просто затяну ремень на двери. И это будет лучший, сука, момент моей сраной жизни!..

А потом еще, уже не словами — жестами, взглядом, хрипом. Спаси меня. Спаси. Спаси. Пойми, прими, стань. Ты же тоже. Хочешь, боишься, мечешься. Ты же не сможешь так постоянно. Давай вместе не сможем. Это так просто, признаться, что больше не можешь. И будь, что будет, Кость, будь, как будет, ну? Плевать же. Плевать. Просто разреши мне.

Что он должен ему разрешить, придумывать было некогда. 19.42 на часах, это на 12 минут больше, чем Денис планировал потратить, стоя перед малюсеньким зеркалом, повторяя про себя, что сегодня последний вечер, последний вечер, когда он дает себе последний шанс.

Крепкий ремень — скрипучий, пахнущий дорогой кожей подарок, висел на латунной ручке двери из коридора в ванну. Открытка, прицепленная ленточкой за пряжку, оторвалась. Со всей своей ненужной яркостью, с глупой рожицей и насмешливым «С др, брат», нацарапанным знакомой рукой, она валялась на полу. Где ей, собственно, и место.