Раду Чобану - Сумерки

— Ах так! Польщен оказанным доверием и гарантирую сохранность тайны. Валяй!

— Вот… Ты знаешь Папаначе?

— Папа… чего?

Иоана залилась краской. Хорошее настроение Ливиу мгновенно улетучилось, стоило ему услышать это имя, но виду, что оно ему знакомо, не подал. Черт побери, неужто Иоана его знает? Значит, эти «военные гимнасты» и до школ добрались… Ужасно!..

— Папаначе… не смейся, Ливиу… — в глазах у нее стояли слезы. — Знаешь ты его?

— Нет. Но фамилию, кажется, слышал… Кто он?

— Студент юридического факультета.

— Значит, он живет не здесь.

— Нет, здесь. Он заочник.

— Чем же он еще занимается?

Она оглянулась по сторонам, потом шепнула ему на ухо:

— Он — один из руководителей Движения.

— Ах так?.. Гм… — Ливиу сделал глоток и, чтобы выиграть время, закурил. Иоана не отрываясь смотрела ему прямо в рот. — Но что общего у тебя с ним? Уж не влюбилась ли ты в него?

— Бессовестный. Как тебе не стыдно… Это он… — она перевела дыхание. — Он… в меня влюбился…

Ливиу стряхивал пепел и так и застыл с вытянутой рукой. Он прищурился и был в этот миг похож на Олимпию.

— Что?! А знаешь, у него губа не дура!

— Не ехидничай, Ливиу. Не знаю, что делать. Он просит моей руки…

— Это хорошо, что он человек действия. — Ливиу раздраженно загасил сигарету в пепельнице. — Слушай меня внимательно. Скажи этому человеку, что тебе нужно кончать лицей. А через год вы вернетесь к этому разговору. Надо будет мне с ним потолковать. Я его попробую излечить от любви к малолеткам. А ты будь с ним построже. Избегай встреч. Если я узнаю, что ты с ним кокетничаешь, прибью и скажу мамаше. Ясно?

Она улыбнулась.

— Да. Ливиу, только никому не говори, пожалуйста.

Она поняла, что Ливиу не шутит, но, признавшись, она почувствовала себя спокойней. Ливиу вдруг опять забеспокоился.

— Пойду позвоню домой. Ты посиди.

Телефонная будка находилась у входа. Трубку поднял Север, Ливиу услышал его возбужденный и радостный голос.

— Все! Быстрей! Побежали!

Иоана вскочила. Ливиу сиял. Они одевались на ходу.

— Ну, кто? — спросила Иоана, еле поспевая за ним.

— Скорее! В цветочный магазин!

Они купили девятнадцать белых лилий — возраст Марилены — и одну красную розу.

— Возьмем такси.

В машине он положил букет на колени Иоане, снял шляпу, провел руками по волосам.

— Подумай только, Джиованна, у нас с Мариленой — ребенок!

Девушка наклонилась к нему и громко, как глухого, спросила:

— Кто же все-таки родился? Он удивленно взглянул на нее.

— Как — кто? Ребенок?

— Мальчик? Девочка? — я спрашиваю.

— А я и забыл спросить! — рассмеялся Ливиу. — Понятия не имею. Да и какая разница?!

Обычно Ливиу с утра не ел. Было девять часов, и вдруг он почувствовал, что проголодался. Он дал Корче распоряжение перепечатать несколько писем, услышал в ответ привычное «Понял, господин Ливиу!» — и направился в спальню. Здесь все было прибрано, а на столике стоял приготовленный завтрак для него и Марилены. Сама она сидела на диване и, зарывшись лицом в красную подушку, плакала. Рядом с Мариленой сидела Тета и пыталась ее успокоить.

— Что случилось?

Марилена зарыдала еще громче.

— Из-за бабушки, — ответила Тета и тихо вышла.

Ливиу сел рядом с Мариленой, притянул ее к себе, погладил по волосам. Постепенно она успокоилась. Он сжал ее лицо в ладонях и заставил смотреть прямо ему в глаза. Лицо ее было мокрым от слез, глаза покраснели и припухли. Даже нос стал красным. Ливиу достал платок и, придерживая за подбородок, как ребенку, старательно вытер ей лицо.

— У тебя нос покраснел…

— А если меня обижают.

— Как обижают? За нос таскают?

Она рассмеялась, но от этого ей стало еще обидней, и она опять разрыдалась.

— Я больше так не могу, Ливиу, не могу!..

За последний год она не раз повторяла эту фразу, но ни разу Ливиу не видел ее плачущей. Он винил себя, что не придавал этому значения. Думал: бабские штучки, обычные дрязги между свекровью и невесткой. Но, по-видимому, здесь дело посерьезнее.

— Давай позавтракаем. За столом все и расскажешь, — предложил он, чувствуя, что умирает от голода.

Он съел два бутерброда с ветчиной и один с клубничным вареньем, выпил большую чашку черного кофе. Марилена едва притронулась к еде. Осторожно он попытался выведать, что же все-таки произошло. Олимпия была человеком сложным, остра на язык и нетерпима. Раз и навсегда решив, что невестка неумеха и ею необходимо руководить, Олимпия вторглась на половину молодых и распоряжалась на кухне, в гостиной, в детской, разве что не в спальне. Больше всего Олимпию раздражало то, что молодые по-прежнему ходят по гостям, кафе, ресторанам, а ребенка воспитывает чужая женщина — нянька, взятая с улицы. Олимпия всякий раз попрекала этим Марилену, а няня попросту сделалась «sa bête noire» [15] противна в высшей степени (фр.) . , иначе говоря, — была ей ненавистна. Олимпия даже Розалию настраивала против невестки, но служанка была ровесницей Марилены, прекрасно ее понимала, и они отлично ладили.