Раду Чобану - Сумерки

Раздел состоялся. Олимпии пришлось утешиться мыслью, что Иоан Богдан тоже потратился, подарив молодым великолепную обстановку, выполненную по заказу известной мебельной фирмой «Бенко и К°». Трата немалая! Мебель привезли в трех огромных синих фургонах, которые тащили запряженные цугом, битюги. Мебель была массивная, орехового дерева, превосходно отделанная, что в нынешние дни редкость: все так и норовят обмануть. По-видимому, Иоан Богдан был в хороших отношениях с этим Бенко, потому что для спальни, помимо кроватей и прочего, была изготовлена весьма изящная шифоньерка со множеством ящиков, отделений и откидным столиком для вышивания с ножками в виде буквы «X». Хозяин фирмы сделал шифоньерку сверх заказа, от себя лично в подарок молодоженам. Правда, Олимпия недоумевала, зачем Марилене столик для вышивания? Когда молодые вернулись из Италии, как-то зашел разговор о шитье, и Олимпия поинтересовалась, умеет ли Марилена штопать носки.

— Это еще зачем? — возмущенно спросила Марилена, и глаза у нее округлились.

— Носки имеют обыкновение рваться.

— Розалия заштопает.

— Прислуга плохо штопает. Это всегда заметно.

— Значит, купим новые. Не ходить же в заплатанных?!

Вот они, современные девушки! И Лина Мэргитан была точно такая же, но она все же дочь генерала, а не нотариуса.

Олимпия в изысканном темно-синем домашнем платье шла через холодную длинную столовую на половину молодых. Дверь в спальню ей преградила толстая краснолицая акушерка.

— Потерпите немного, мадам, скоро кончится! Потерпите!

Какая наглость! — Олимпия была вне себя от возмущения. Она имела такое же право как и Наталия находиться подле Марилены. Шепотом, чтобы Наталия не услышала, что она тут под дверью и ее не пускают, Олимпия спросила, подавляя в себе гнев и обиду:

— Как скоро?

— Одному богу ведомо, мадам, но когда-нибудь все непременно кончится!

Из спальни доносились тихие стоны Марилены. Все же она очень выдержанная. Надо бы ограждать таких неженок от этих ужасных испытаний… Боже, какие глупости приходят в голову! Как оградишь? Олимпия вспомнила, как тяжело она рожала Ливиу. С тех пор у нее больше не могло быть детей… Розалия принесла таз с теплой водой. Акушерка впустила служанку в спальню. В приоткрытую дверь Олимпия увидела Марилену: лицо бледное, измученное, мокрые от пота волосы разметались по подушке, глаза страдальчески уставились в потолок. Олимпия расплакалась.

— Помогите же ей!

— Не беспокойтесь, мадам, я свое дело знаю…

Какая невоспитанность! Ясно, что она сказала: «Не лезьте, мол, не в свое дело!» Олимпия ушла, украдкой утирая слезы белоснежным кружевным платочком. Она досадовала на себя за проявленную слабость. Пора и Марилене узнать жизнь, таков удел всех женщин. Не вечно же порхать по балам, ресторанам, кафе, приходит пора, и сталкиваешься с настоящей жизнью. Она задержалась в желтой гостиной, идти к себе не хотелось. Север там мечется, как лев в клетке, сразу накинется с расспросами, а что она может ему ответить? Олимпия взяла наугад журнал с круглого Марилениного столика. «Мари Клер». Какие глупости! Вот из таких журнальчиков девушки и черпают современные идеи! А дом и хозяйство презирают. Хорошо бы выпускать свой журнал — журнал Женского благотворительного общества. Надо будет об этом всерьез подумать. Там можно печатать советы по ведению хозяйства, модели новых платьев, которые легко сшить самим. Вообще завести отдел кройки и шитья и в каждом номере журнала помещать один урок. Подумать только: не хотеть заштопать носки собственному мужу! «Купим новые!» Легко сказать — купим. Надо сначала научиться зарабатывать. Она об этом и понятия не имеет, всегда жила на всем готовом. Вот Ливиу знает, как тяжело достается хлеб! Но он — мужчина, мужчина, конечно, это совсем другое…

Она вышла из желтой гостиной в коридор, проверяя по пути, вытерла ли Розалия пыль. Когда все будет позади, пойдут гости, поздравления. Верно, для цветов и ваз не хватит…

Ливиу сбежал из дому с самого утра и бродил по городу, не находя себе места. Оставаться дома было невмоготу: все отмахиваются, всем мешаешь, ни от кого толку не добьешься. Где-то на окраине он выпил чашку скверного кофе в подвальчике и снова побрел в центр. Заглянул на выставку молодого художника. Художник притулился в углу и подозрительно смотрел за двумя-тремя посетителями, бродящими по залу. По стенам висели натюрморты — Ливиу терпеть не мог натюрмортов, не понимал и не воспринимал их. Но подолгу стоял перед каждым из желания отогреться после долгого хождения по улицам. Выставочный зал не отапливался, но все же здесь было много суше и теплее, чем на улице. Ливиу делал вид, что всматривается в картины, тянул время и думал, что же делается дома. Особенно долго он стоял у последней картины возле самой двери и собрался было уйти, как вдруг услышал над самым ухом сиплый голос заядлого курильщика: