Раду Чобану - Сумерки

Ламби успокоился, сел на пороге, поставил на колени миску и стал уплетать за обе щеки. Салвина молча наблюдала за ним, стоя поодаль и сложив на груди руки. Аврам присел на каменные ступеньки и ожидал, когда сын поест. Как только Ламби расправился с едой, отец мирно, как будто ничего не произошло, сказал:

— Я прощаю тебя, сынок. Но попомни мое слово, если ты и в другой раз бросишь учиться, то и в рудник не возьму. И на глаза мне не показывайся. — Он повернулся к Салвине. — Ну, мать, наш Ламби снова стал человеком. Дай ему одежду получше, пусть переоденется.

Он протянул руку, и сын поторопился ее поцеловать.

Близилось начало учебного года. Руцу впервые предстояло покинуть дом, и на душе у него становилось все тягостнее. Аврам готовил коляску в дальнюю дорогу.

Перед отъездом проснулись затемно. Поставили в коляску сундучки, подложив под них сена. Гиуц впряг лошадей. Салвина дала в дорогу большую торбу с едой, поцеловала сыновей в лоб и тайком сунула каждому по две золотых монеты, завернутые в тряпицу. И, подтолкнув сыновей к коляске, наказала:

— На ночь молитесь…

Захлопнула дверцу за ними и проверила, плотно ли прикрыла. Аврам и Гиуц с ружьями уселись на козлах, обнажили головы, перекрестились:

— С богом!

Гиуц прищелкнул кнутом, лошади рванули с места. Руцу и Ламби прильнули к окнам. Салвина, прямая, неподвижная, стояла в воротах.

Дорога была долгой и утомительной. Руцу растрясло, приехал он разбитый. Ламби устроился жить как прежде, при семинарии, а Руцу определили на квартиру. На другой день Аврам и Гиуц уехали обратно. Руцу охватило отчаяние. Учителя говорили по-венгерски, мальчик понимал их с трудом. С ребятами было легче, они тоже впервые попали в большой город, в суровую неприветливую школу. Несколько вечеров Руцу проплакал, уткнувшись головой в подушку, набитую соломой.

Но постепенно он освоился. Учился он хорошо, преподаватели хвалили его за прилежность. Ламби, окончив семинарию, уехал в отдаленный монастырь на берегу Муреша, почти на границе с Сербией. Правда, братья и раньше виделись не часто; хмурый и необщительный Ламби почему-то недолюбливал Руцу, да и тот не чувствовал привязанности к старшему брату и тяготился его обществом. У Руцу появились друзья, он внимательно приглядывался ко всему, что его окружало. Теперь на каникулы он ездил домой один, поездом, а на станции его ожидали с коляской отец и дядя Гиуц. Ближе к осени Руцу начинал томиться и считал дни, когда сможет вернуться в лицей. Он подружился с прославившимся позднее поэтом Адрианом Могой, и они вместе снимали комнату.

Много лет спустя, когда все эти люди ушли в землю, их породившую, когда все эти события навсегда канули в прошлое, Влад нашел воспоминания деда, те самые, которые Олимпия издевательски называла мемуарами герцога Николя де Нидвора, — воспоминания, написанные стариком в тиши своего кабинета, за массивным столом из мореного дуба.

Ученические годы в воспоминаниях занимали две толстые тетради, дед разделил написанное на части и каждую озаглавил. Влад читал их со смешанным чувством нежности и иронии.

«Кто встает на рассвете, — многого добьется.

Я с Адрианом Могой проживал вместе в маленькой комнатушке на улице Хундстрюк. Но точно не помню, в каком мы с ним были классе.

Мога каждый вечер читал Эминеску и знал его наизусть.

После ужина я ложился спать, а Мога садился писать стихи, он не тяготел к наукам. Закончив очередной стих, он будил меня, читал написанное и спрашивал, как мне нравится. После моего одобрения, он тоже ложился спать, но уснуть не мог. На мой вопрос, почему не спит, он отвечал, что сквозь стеклянную дверь (в нашей комнате она заменяла окно) видна звезда, и она ему светит прямо в глаза.

Как-то, вернувшись из студенческой столовой, что находилась в здании банка «Албина», там нас бесплатно кормили обедами, мы обнаружили присланный журнал из Дежа от самого Логина Поппа; там под рубрикой редакционной почты было напечатано, что полученное ими стихотворение Адриана Моги хорошее, и подбадривающие слова: «Кто встает на рассвете, — тот многого добьется. Продолжай, парень!»

Здесь Влад впервые усомнился в достоверности воспоминаний деда. Видимо, сам того не замечая, старик восполнял пробелы памяти собственными домыслами. Влад отлично помнил из учебника литературы, что напутствие поэту звучало и короче, и складнее. Но какое это имеет значение? Да и сами воспоминания? Все же Влад продолжал читать.