Александр Зиновьев - В преддверии рая

Подавляющее большинство больных сохраняет здесь возможность продолжать учебу, заниматься научной работой или творческой деятельностью, поддерживать контакты с семьей, друзьями и коллегами. Это благотворно влияет на ход лечения. У нас имеются кружки самодеятельности, устраиваются концерты силами больных, хорошо поставлена спортивная работа. Больные совершенно не чувствуют себя неполноценными. И эффект поразителен. Мы еще не можем говорить о стопроцентном излечении. Но сейчас этот процент приближается уже к восьмидесяти. Многие выздоровевшие просятся оставить их на дополнительные сроки. Но пока мы не можем на это пойти, так как число коек у нас всего около десяти тысяч.

О стоимости лечения. У нас, как известно, бесплатное медицинское лечение. Но наша лечебница особого рода. Больной имеет отдельную комнату, санаторное питание и все средства обычной жизни граждан. Так что больные, получающие зарплату по месту работы, стипендию, пенсию, гонорары или имеющие иные источники дохода, вносят на свое содержание определенный процент своих доходов, не превышающий соответствующие траты вне больницы. Но это играет скорее воспитательную роль, поскольку поступления такого рода составляют лишь около десяти процентов средств, отпускаемых государством на содержание лечебницы.

Теперь вам будет предоставлена возможность наблюдать деятельность лечебницы всесторонне. Вы сможете беседовать с любым сотрудником и больным. Сможете наблюдать действие применяемых психохимических препаратов. Хочу обратить ваше внимание на то, что эти препараты дают положительный эффект только тогда, когда строго соблюдается весь комплекс процедур, существенное место среди которых занимает коммунистическое воспитание больных.

Члены комиссии сделали кислые мины при последних словах директора. Они восприняли их как дежурные слова, которые они слышали ото всех, с кем приходилось сталкиваться. И совершенно напрасно. Половина комиссии состояла из шпионов различных разведок и фармацевтических фирм Запада. Когда они познакомились с методами и препаратами, применяемыми в лечебнице, и сообщили о них своим хозяевам, там все эксперименты с этими препаратами кончились полным провалом. И в души западных деятелей и обывателей закрался ужас: неужели коммунизм на самом деле есть знамение времени?!

Когда я пришел домой из магазина, у меня сидел Друг и читал мой дневник. Я отобрал у него тетрадку, сказал, что это подло— без разрешения лезть в чужие тайны. Он сказал, что и не собирался читать. Просто тетрадка валялась на столе, и он ее полистал. Я не мог вспомнить, оставил я тетрадь на столе или она была под подушкой, где я ее обычно храню. Друг предложил сходить в кино — отличный зарубежный детектив. Мы позвонили Ей. Фильм действительно был хороший. Потом мы прошвырнулись по улице. Друг распрощался с нами. Я проводил Ее. И мы проторчали у окна в подъезде чуть не до полуночи. Когда я вернулся домой, ко мне вернулось неприятное ощущение от истории с дневником. Надо его спрятать подальше. Впрочем, зачем прятать? Зачем я его пишу? Сам не знаю. Лучше его уничтожить на всякий случай. Жаль, конечно. Но что поделаешь. Все в один голос твердят, что теперь время не то. А когда оно было то?

Это была первая ночь в моей жизни, когда я не смог уснуть. Я потихоньку оделся и вышел на улицу.

Я убыстряю шаг. Расстегиваю куртку. Мчусь бегом. Прохожие шарахаются. Кто-то пытается задержать меня. На всякий случай. А вдруг я от милиции удираю. Вот сволочь! Ну и народ! Холуи! Рабы, сверху донизу, все рабы! Кто это сказал? отскакиваю от добровольных помощников милиции и мчусь дальше. Интересно, если бы я был настоящий хулиган или бандит, никто не тронул бы меня пальцем. У этих добровольных помощников инстинкт: они хватают безобидных и безопасных для них.

Когда я вернулся, Отец ждал меня у подъезда. Отец у меня хороший человек. Таких теперь немного. Честный. Скромный. И даже непьющий. И я его люблю. О матери я уже не говорю. Тут все само собой разумеется. И откровенно говоря, мне ужасно не хочется вырастать из рамок нашей семьи. Я всю жизнь хотел бы оставаться маленьким. Но, увы, мы растем. И становимся умнее своих родителей. Вернее, нам кажется, что умнее. А на самом деле мы просто заявляем свои претензии к жизни. Наша семья немногословна. Мы с полслова понимаем друг друга. Так что если мы с Отцом и говорили на серьезные темы, то обычно в таком духе: что поделаешь; другие хуже живут; на то они и руководители, чтобы врать; хорошо хоть это есть, а то скоро и это исчезнет; хорошо, что не сажают; все равно ничего не сделаешь и т.д.