Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

Анри полез в карман достать зажигалку и наткнулся на письма.

— Вечен? Вы что, считаете себя господом богом?

— Нет. Боги — они недолго живут. Посмотри на христианского бога: ему еще нет и двух тысяч лет, а он уже выказывает все признаки усталости…

Одно письмо было из Бордо, другое — из Парижа. Анри вскрыл первое.

— В таком случае, вы считаете себя его противоположностью?

— Дьяволом? Почему бы и нет! Он куда симпатичнее. По крайней мере он держит слово. И потом он вечен. Боги меняются, а дьявол всегда один и тот же…

— Черт подери! Вы только послушайте, какое письмо я получил… «Уважаемый профессор и гнусный подлец…»

— Кто это пишет?

— Понятия не имею. Подписано ОАС, но, по-моему, это мистификация. Сомневаюсь, чтобы среди оасовцев были такие стилисты… «Уважаемый профессор и гнусный подлец… Если вы не откажетесь от желания засорять наши края порнографическими демонстрациями негритянского искусства…»

— Негритянского? Какое же отношение имеет Аристофан к неграм?

— Дело не в Аристофане, а в Мамби. Он негр, гвинеец. Я вам этого не говорил? Значит, мой корреспондент осведомлен лучше вас. Так я продолжаю: «…засорять наши края порнографическими демонстрациями негритянского искусства, а также потворствовать кривлянью антиклерикалов, этих прислужников коммунизма…»

— Даже так?

— Даже так. Потому-то я и думаю, что ОАС тут не при чем. Фашисты слишком глупы, чтобы придавать значение антиклерикальным настроениям. Продолжаем… Итак: «Если… если… то мы, группа патриотов, бывшие ученики пансионата святого Иосифа, исполнены решимости научить вас вести себя прилично и запретить спектакль, которым собирается показать в Сарразаке негр-коммунист Морис Мамби…» Подписано: «ОАС».

Тастэ вырвал письмо из рук Анри.

— Ведь я же говорил, что тут замешаны попы!

Анри усмехнулся и пожал плечами.

— Все можно подстроить.

— Ты не считаешь, что это серьезно?

— По правде говоря, сомневаюсь, но можно поймать этих не очень тонких хитрецов в их же собственную западню, сделав вид, будто мы поверили их угрозам.

— Надо опубликовать это письмо!

— Вы думаете? Отнесите его Фоссаду. Вы доставите ему удовольствие и увидите, как он его использует.

И Анри стал вскрывать второе письмо. Почерк был размашистый, буквы острые — графологи называют такую манеру письма «монастырской». Взгляд его отыскал подпись, и он почувствовал, как горячая волна крови прилила к его лицу.

— Я возвращаюсь в город, — сказал Тастэ. — Надо немедленно созвать Лигу.

Оставшись один, Анри прошел по дорожке до слив-республиканок. Он отыскал сухое место и сел на траву. Затем развернул письмо Жанны и принялся читать.

Дорогой Анри,

Не надеюсь увидеть Вас в Париже. Придется поэтому написать Вам.

Да нет же! Не Анри называла я тебя, когда о тебе думала. Во-первых, я говорила тебе «ты». Пять лет назад у меня не хватило на это смелости, и весь тот день, который мы провели вместе, я говорила тебе «вы», по-английски, до последней минуты, до тех пор, пока лицо твое не исчезло в конце перрона. И когда ты уже не мог меня слышать, я закричала: «Габриэль! Габриэль! Подожди, я не хочу с тобой расставаться!»

Да, Габриэль — так я мысленно называла тебя. Ты же знаешь, мне неизвестно было твое имя. Боюсь, что Габриэль может тебе не понравиться. Габриэль Конрой — так звали героя романа Брет-Гарта, который я считала у монашек. Я представляла его себе именно таким, как ты. И сейчас, думая о тебе, я спрашиваю себя: то лицо, что стоит у меня перед глазами, это твое лицо или его?

Тебя, возможно, удивляет, что я так много думала о тебе. А думала я часто и помимо воли. Можно сказать, ты не покидал меня ни на минуту все эти пять лет.

Люблю ли я тебя? Не знаю. Сколько времени провели мы вместе? Десять-двенадцать часов, из которых только два или три были настоящими. В определенную минуту я должна была сказать тебе «люблю», потому что ничего другого сказать нельзя. Никто еще по-настоящему не описал этих минут. И если бы я тебя просто любила, от этого чувства ничего бы уже не осталось. Любовь не может жить долго, если ее не питает присутствие любимого. Так что здесь совсем другой случай.

Я читала в какой-то книге, что есть такие птицы, которые привязываются к первому, что попадется им на глаза, едва они вылупятся из яйца. Это рефлекс, и проявляется он только раз в жизни. Нечто похожее, видимо, случилось тогда и со мной. Когда я вылезла из своей скорлупы, ты оказался первым, на кого упал мой взгляд. На твоем месте мог быть сутенер, сказочный принц пли муж-домосед. Но это оказался ты. Hard luck [29] На мою беду (англ.) . , как говорят у нас. Ты был помолвлен, и это меня очень смущало. Я бы, не задумываясь, отбила тебя у твоей невесты, если бы считала тогда это возможным. Но в романах, которыми я зачитывалась в монастыре, это было против правил, так не поступали. Будь у меня сегодняшний опыт, поверь, ты бы от меня не ускользнул. Правда, если бы у меня был опыт, у меня не было бы этого рефлекса цыпленка, только что вылупившегося из яйца.