Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

— Не знаю. Еще не решил.

— У тебя есть что-то другое на примете?

— Куба.

— Ну, не в твоем возрасте.

— А чем плох мой возраст?

— Для человека твоего возраста это либо еще слишком рано, либо уже слишком поздно. В двадцать пять — тридцать лет ты едешь куда-то, чтобы устроить там свою жизнь. В шестьдесят лет, став членом Академии с декоративной бородкой, ты отправляешься излучать свет французской мысли, но умирать приедешь сюда. Поехать же сейчас — все равно что кануть в небытие, порвать все корни. Поверь, ты привязан к своему полю, так и пасись на нем.

— Но я еще не знаю, захотят ли меня взять в Бордо!

— Декан, по-моему, к этому склонен. У тебя есть враги?

— Едва ли Ренар отвел мне место в своем сердце.

— А у него есть сердце?

История с постановкой «Лизистраты» в «Ла Гранжет», рассказанная за столиком ресторана ЮНЕСКО, когда огни Парижа мерцают у тебя под ногами, звучит довольно комично.

— Заведую тебе, — вздохнул Вашелье. — Ты убежденный антиклерикал, а с такими твердыми взглядами легко жить.

— Я бы этого не сказал.

— А твоя супруга — что она по этому поводу говорит?

— Она в числе ханжей, которые ведут на меня атаку.

— Это от злости. Помирись с ней.

— Я уже думал. Это не просто.

— У тебя есть другая на примете?

— Идиот.

Немыслимо заговорить о Жанне, особенно сейчас. Вообще-то, если бы речь шла о настоящем романе, можно было бы и открыться, но о чем рассказывать, когда, кроме неясных грез, ничего и не было?

— В таком случае, что же тебе мешает помириться с Мадлен? Она совсем неплохая женщина.

— Все упирается в ее среду. Она пленница своих привычек.

— А ты?

— Ну, я, возможно, тоже, но так уж все сложилось. Она по одну сторону, я — по другую.

— Ты слишком много занимаешься политикой. Это болезнь южан.

— Я?

— Да, ты на все смотришь сквозь очки политики, даже на свой брак. Собственно, ты ставишь в упрек своей жене лишь то, что она не соответствует твоему представлению об обществе. Так расширь свое представление. Займись геополитикой, как я…

— И это помогает?

— Бесспорно. Все дело в обобщении. Когда перед тобой встает алжирская проблема, говори о голоде, терзающем наш мир; если тебя хотят вовлечь в дискуссию об избирательном праве или о реформе цен на мясо, пустись в рассуждения о борьбе с неграмотностью в слаборазвитых странах… вернее, не в слаборазвитых, а вступивших на путь экономического развития. Все ценности сразу встают на свое место, и, значит, ты можешь спать спокойно. Ты же понимаешь: проблема слишком обширна, решить ее ты не в состоянии, ты ничего не можешь сделать, можешь лишь иметь представление о ней. Так жить куда легче.

— Какой ты циник!

— Видишь ли, я все это говорю в твоих же интересах. В следующий раз, когда один из твоих зубров явится досаждать тебе проблемой светского обучения, ты расскажи ему о том, как важно контролировать межпланетное пространство. Он сразу поймет, сколь ничтожно то, с чем он носится.

— Это я пойму, сколь я ничтожен.

— Ты веришь в слишком многое.

— Не будем путать: верующий — это ты, а не я.

— Правильно, но я верю лишь в одно. А все остальное вызывает у меня смех. Особенно политика. Нет, серьезно: если ты хочешь стать депутатом или министром, плати за это, и не будем больше на эту тему говорить; если ты хочешь разыгрывать из себя героя Жака Перре в Карибском море, садись на самолет, и желаю тебе попутного ветра! Но если ты хочешь быть профессором в Бордо, то будь им и прими на себя эту роль. Надо же сделать выбор.

Анри ничего не ответил. Он катал хлебные шарики и складывал их горкой.

Двадцать пятого января на дневном заседании муниципалитета было единогласно принято решение передать департаменту все сарразакские архивы. Это было давнее предложение Тастэ, который уже не первый месяц готовил Теодору погибель. До сих пор предложение это неизменно отклонялось. Но Тастэ снова и снова ставил вопрос перед муниципалитетом, предложение его дремало некоторое время на столе президиума и в конце заседания, в числе «разного», бесславно уходило на покой.

На этот раз мэр, ко всеобщему удивлению, поставил этот вопрос первым. Тастэ, который с некоторых пор стал относиться к Теодору с меньшим недоверием, был этим обстоятельством весьма смущен. Но как отказаться от собственного предложения? Это может отразиться на его репутации. К тому же он заранее знал, каков будет исход. Итак, он поднял руку. Каково же было его удивление, когда примеру его последовали не только пять или шесть человек, составлявших оппозицию, но и все члены муниципалитета во главе с Бриу!