Фигль-Мигль - Долой стыд

Так-то. А это был восемьдесят четвёртый, восемьдесят пятый, восемьдесят шестой год, думать следовало о совсем других вещах — и то, о чём следовало думать, представлялось бесконечно скучным, пустым... в первую очередь угнетающе некрасивым... и в обществе при всё более выраженной любви к истории, особенно истории закатных дней имперского периода, не было вкуса к историческим параллелям.

(Говорю за себя. Это я не был в состоянии поставить нашего Романова, секретаря ленинградского обкома, рядом с любым из царских сановников, а вас за то, что однажды смогли, в сердцах назвал иезуитом.)

Вкус, значит, к историческим параллелям. Это возвращает нас к декабристам.

Ко времени нашего знакомства, товарищ майор, знаменитая — в узком кругу нонконформистов и офицеров Пятого управления — акция 14 декабря 1975 года уже нарастила мускулы легенды. (И в настоящий момент окончательно заплыла жиром воспоминаний, не имеющих отношения к реальности.) Сразу скажу: меня там не было. Но в существовании плаката «Декабристы — первые диссиденты», равно как и в том, что его автора вместе с плакатом бросили в Неву, сомневаюсь.

Затея принадлежала не диссидентам, а творческому подполью: непризнанные властью поэты и писатели — большинство из них потом войдёт в Клуб — решили в день стопятидесятилетней годовщины восстания почтить память декабристов коллективным чтением стихов А. С. Пушкина на Сенатской площади.

Тихо прийти и почитать «Во глубине сибирских руд...» их, разумеется, не устраивало; они известили всех доступных иностранцев, всех предполагаемых стукачей — и все телефоны в коммунальных квартирах, поставленные, по всеобщему убеждению, на прослушку. В назначенный день и час квартал оказался забаррикадирован пожарными машинами и курсантами, приглашённые иностранцы не стали лезть на рожон, участники акции посмотрели и мирно разошлись по домам и никто в итоге не пострадал, разве что Пушкин, до которого уже никому не было дела. С Германом я в том году ещё не был знаком, но задним числом представляю, как он злорадствовал. Как же он их всех ненавидел, сегодняшних и стопятидесятилетней давности. «Масоны! Масоны!» Помните, тот молодой человек как-то сказал, смеясь, что крик души Германа напоминает ему крик попугая из «Острова сокровищ»: Пиастры! Пиастры!.. Такой же хриплый, напрасный и западающий в память.

Между прочим, я был знаком с человеком, который заявлял, что он масон. (Вы скажете, что я был знаком с великим множеством людей, которые ни о чём подобном не заявляли и при этом были масонами высоких степеней. Как у Поля Морана: « Никогда не подам руки педерасту , говорил мой отец, не подозревая, что с утра до вечера именно этим и занимается». Да, вы не знаете, кто такой Поль Моран. В те времена я тоже не знал. Сколько книг прочитано с тех пор и сколько передумано в одиночестве... Бесплодные мысли. А вы? Чем наполнили для себя эти годы? Простите великодушно, но я предпочёл бы знать, что вы давно мертвы, и иметь вас, так сказать, в полной собственности — прежнего... не скрюченного старика из зеркала. Скажи мне, милый друг, так ли я тебе гадок, как ты мне .)

Так вот, заявлял.

Ложи тогда ещё не легализовались, но эмиссары уже были засланы, и навербовали они в первом порыве энтузиазма немало болтливой шушеры. Определённо это было до того, как великий мастер Великого Востока Франции (опять эти пролезли первыми) прибыл в Москву и дал интервью телевидению и газетам, и до вала публикаций, в том числе истерических. Дальше, полагаю, пошло по нарастающей: снаружи — любопытство или ужас, внутри — рост и размножение лож, расколы, скандалы.

Человек, о котором я говорю, даром что ничтожный, не пропал бесследно. Теперь он заседает в Законодательном собрании. Погнали его из масонов или нет, мне неизвестно; рассуждая логически, должны были бы. С другой стороны, из ЗакСа-то не гонят? Там он на своём месте. В «Северной звезде» или «Сфинксе», вполне возможно, тоже. Как будущие члены Клуба на несостоявшейся акции в честь декабристов.

(Опять Клуб! Рискну предположить, что вас занимает вопрос, почему я извожу себя воспоминаниями о людях, которых считал недостойными моего общества; попутно замечу, что со стороны всё выглядит так, будто это они отвернулись от меня, а не я от них. Да, разумеется, вам очень смешно. Я бы с наслаждением посмотрел, как бы вы смеялись, доведись вам провести лучшие годы жизни среди трусов, лжецов, мелких интриганов и пакостников, полузнаек с апломбом, ничтожеств с архивами и по большей части — людей психически неадекватных.)