Фигль-Мигль - Долой стыд

Очень скоро специалист дал о себе знать.

Сперва меня вызвало начальство. Его ограбили, сказало начальство скучным голосом. Гром среди ясного неба! Жили-были, не тужили, и вдруг опять как всегда. Нет чтоб в тридесятом каком царстве! И самое главное, что за необходимость звонить мне в четыре утра? Водички он встал попить и обнаружил. Ну что смотришь?

— Это не к нам.

— У него украли бумаги.

— Акции?

— Бумаги , — повторил полковник угрюмо. — То ли расстрельные списки, то ли список теневого кабинета. Личный состав революции.

— И Станислав Игоревич так прямо об этом говорит?

— Да мне же сказал, не программе «Человек и закон». Он и заявление не будет писать.

— ...Вы хотите, чтобы я поискал?

— А ты найдёшь? Ты простую гопоту второй месяц ищешь. Давно бы уже подобрал хоть кого-то... с характерным профилем. Отчёт состряпать. Тут, Кира, не искать надо, а поспрашивать. Дружки, вражки, деловые партнёры. Ну ты понимаешь. Явно кто-то из своих. Понадобилась бы обычному скокарю эта макулатура?

Сам потерпевший сказал мне в тот же день так:

— Если бы я знал или подозревал, то пошёл бы, вероятно, и договорился? Искал, во всяком случае, посредника?

— Думаю, что нет. Начать всё это делать самому значит признать, что бумаги имеют ценность.

— Верно мыслите. А правда заключается в том, что большого вреда от их публикации никому не будет. Равно как и пользы.

Тогда зачем это всё? подумал я.

— Зачем тогда это всё? — отозвался специалист тут же. — А затем, что человеку и обществу в целом нужно себя чем-то занять. Куда-то бежит, что-то строит, оказывается у разбитого корыта, всё по новой. Что в вас самое для меня привлекательное, Кирилл, — это отсутствие беспокойства. Вы не делаете ничего. Но так при этом невозмутимо и важно, словно это неделание — действительно какая-то очень прочная и нужная вещь.

— Спасибо за доверие.

— Обращайтесь.

В такие минуты я начинал тосковать по моим мёртвым бомжам и подвалам. Это было преходящее чувство, и никто, попавший с земли в главк или синекуру вроде моей, добровольно назад не вернётся. Но тоскуют многие, во всяком случае, те, кто что-то умел и чувствовал, что занят делом.

— Где вы раньше трудились, душа моя?

— В следствии.

— И теперь гадаете, не вернуться ли? Вы не вернётесь. А то, что сейчас чувствуете, — всего лишь экзистенциальная тоска. Вам кажется, что тогда, как бы ни было тяжело, труд имел смысл и тем самым придавал смысл жизни, а теперь, когда и то и другое выглядит жалкой пародией и вдобавок появилось время быть недовольным, смысла, по видимости, нет ни в чём — и это, согласен, отравляет даже то немногое, что вроде бы есть. Но подумайте вот о чём. Нравственную цену имеет качество труда, а не его обоснование. Кто вам мешает хорошо делать бессмысленную работу? Если бы это были, например, стулья, вы бы не рассуждали так, что для хорошего человека сделаю хорошо, а для негодяя — чтобы сидел как на гвоздях. Или: это для алеутов, там вообще сидят на полу. Или: это госзакупка — из тех, когда стул существует только на бумаге. В последнем случае предмет можно заменить мыслью о нём. Но это должна быть полноценная, безупречная мысль.

Какие госзакупки? ошеломлённо подумал я. Какие алеуты? Какие, в конце концов, стулья?

— Я и говорю: какая разница, мебель это или разработка Имперского разъезда. Делай, что должен! Последствия — вопрос кому-то другому. На Нюрнбергском, возможно, процессе.

— Но мебель, — сказал я, против воли втягиваясь в идиотскую дискуссию, — мебель по определению имеет смысл. Ею можно пользоваться.

— Это вы не видели образцы премиального дизайна. Съездите-ка вы в Мариинский к Фуркину. Его, конечно, трудно представить лезущим в мою форточку, и вообще я на него не думаю, но вы могли бы ловко выведать, известно ли ему уже что-то. Фуркин, знаете, он как лакмусовая бумажка. По нему — грамотнее сказать, посредством него — определяется состояние секрета. Секрет это или уже ерунда на палочке. Ну, что думаете?

Я уже боялся думать в его присутствии.

И ни к какому Фуркину не поехал.

Я всегда радовалась общим выходным и старалась их приукрасить, а Максимчик, радуясь или нет, принимал участие. Получалось не очень разнообразно — театры-музеи под запретом, в гости пойти не к кому, — но всё же какие-то развлечения у нас были: кино, бильярд, просто прогуляться и, если удаётся растолкать и погода хорошая, залив и пригородные парки. Но в последнее время у Максимчика дважды подряд находилось неотложное дело, а на третий раз он не стал ничего объяснять: буркнул «я пошёл» и испарился, пока я мыла после завтрака посуду и пол на кухне.