Фигль-Мигль - Долой стыд

— Ну и от чего же это тогда зависит?

— Как от чего? От воспитания.

Воспитание и Образование — вот самый прочный фундамент для Счастливой Жизни, Счастливой Семейной Жизни включительно. Я хочу дать моим будущим детям главное: правильного отца, музеи и парки, книги, хорошую школу — и чтобы они росли в окружении хороших, культурных людей с широким кругозором. Машечка не понимает, сколько усилий нужно, чтобы самостоятельно выкарабкаться из помойки — хотя бы догадаться, что это помойка и почему. Вот и сейчас посмотрела на меня чуть ли не с жалостью, а потом говорит:

— Аля, воспитание в самом лучшем случае приучает человека сдерживаться. Оно не меняет его внутри.

Неужели, думаю, этого мало? Если бы все научились себя хоть немножко придерживать, это бы версаль сделался в каждой подворотне. Говорю:

— Что у человека внутри — его личная собственность. Для общества важно то, что попадает наружу.

— Оно в любом случае попадёт наружу, с воспитанием или без!

— Но в другой форме.

— То есть обгадят тебя, вежливо улыбаясь. Ты не понимаешь, это хуже любой гопоты!

Много ты видела гопоты, почти сказала я, но сдержалась. Всегда нужно начинать с себя.

Сказать в своё оправдание могу только одно: я предупреждал. (I-told-you-so-manner, как называют это Вячеслав Германович и его поздневикторианские писатели.)

Я сказал сразу: Муся, одумайтесь. Не надо ничего этого. Уйдите как-нибудь по-английски.

— Уйти по-английски будет трусостью и дезертирством, — сердито сказала Муся. — И, по-английски или нет, я не хочу уходить. Я что, предаю идеалы? Я всего-то заявляю о смене ориентации... то есть возвращении к ориентации... ну как сказать? Вдруг оказалось, что у меня обычная ориентация. Я же не из-за того, что раскаялась, или осуждаю, или разочаровалась в движении. Я та же, кем была. Я феминистка. Просто человек, в которого я влюблена, — мужчина. Я с удовольствием дружу с девушками. Но я поняла, что совершенно не хочу с ними спать.

— И что, обязательно всем об этом сообщать?

— Но это правда. Правду нельзя скрывать. Это главный принцип самоуважения.

— А жить вы на что будете? — спросил я, отчаявшись.

— Что значит «на что»? Я, между прочим, работаю.

— Да, но как вы собираетесь работать дальше? Что скажут ваши клиенты? И самое главное, что сделают те, кто вас клиентам рекомендует?

Теперь её лицо пылало.

— Да за кого вы нас принимаете! Мы не делаем таких подлянок!

— Никакого «нас» больше не будет.

— ...

— Надеюсь, оно того стоило. Расскажите про этого вашего мужчину, что ли.

— Он не мой. Я с ним недавно знакома. Мы никогда не говорили... о чём-то личном. Я даже не знаю, нравлюсь ли ему.

— Тогда я вообще ничего не понимаю.

— Где вам понять с вашей проповедью лицемерия.

— Да?

— Лицемерия и неприкрытого эгоизма! Чисто мужское шовинистическое, — она осеклась и неспокойно повертелась. — Простите. Это ещё не всё.

— Боюсь спрашивать, что может быть хуже.

Муся отчаянно зажмурилась:

— Он сотрудник ФКПЭ.

— Че-го?

— Федерального комитета по противодействию экстремизму.

— Но где, — начал я и вдруг вспомнил, что Муся с подружкой посещают какой-то BDSM-притон. В таких местах можно познакомиться с кем угодно. Но там, как правило, не представляются: я, дескать, сотрудник. Могу вообразить, какие должности и звания полезли бы на свет божий, начни посетители обмениваться визитками.

— Он вам голову не дурит?

— Я его видела при исполнении.

— Они что, с облавой туда пришли?

— Нет, по жалобе. Я не понимаю, какие облавы?

Я тоже не понимал. Крыса мне про этот комитет что-то рассказывал, и я не думал, что они так быстро доросли до крышевания притонов.

Меж тем Муся, поведав самое страшное, разговорилась уже без удержу.

— Я не знаю, чем он мне понравился. Он как человек не нравится мне совершенно. Взгляды какие-то ископаемые, и работа, сами понимаете, оставила след. Нет, он не жлоб. Но вот в таком стиле: приходит, когда ему надо, берёт, что хочет. И с такими шуточками... Да что шутки! Он и когда молчит, я как будто слышу, что он обо всех нас думает. Но мне, по-моему, всё равно. Доктор, вы не представляете, до чего стыдно.

— Нет, не представляю. Не вижу причин стыдиться. В конце концов, это всего лишь белый совершеннолетний мужчина. Мог бы оказаться негром. Или жеребцом в непереносном смысле.

Муся посмотрела укоризненно, но от темы отклоняться не стала. Сильно же её припекло, подумал я.

— Нет, я не из-за этого. Вы опять меня выставляете какой-то феминистической ведьмой. Дело в том, что это неправильный мужчина, а не просто там какой-то мужик вообще. Неправильный человек! Такой, с которым у меня по-человечески не может быть ничего общего. Я понятия не имею, как с ним разговаривать!