— Да закрой ты эту дверь! — зло кричит Кира.
Лёля изо всех сил толкает тяжелую дверь. Колеса под полом стучат потише. На стыках рельсов девочек бросает друг к другу.
— Я залетела, — говорит Лёля.
Теперь хлопает другая дверь, из вагона. У проводницы калмыцкие нависшие веки и мятая форма.
— Так, заканчиваем тут курить, я буду выпускать через нерабочий. Малая Вишера. Минуту стоим.
Пока она возилась с секреткой, девочки затушили сигареты.
— От Петрова?
— А от кого же еще? — всхлипнула Лёля.
На перроне два неприятных типа обступили проводницу, всю стоянку о чем-то негромко договаривались с ней. Она сначала отнекивалась, отворачивалась. Потом уже хрипло смеялась, даже кокетничала. Подобралась, стреляла глазами, пропуская их в вагон. “Без билетов”, — догадалась Кира.
У первого на высокой восточной скуле грязный пластырь, а на темном лице очки-капли. Осмотрел их с головы до ног — десять вечера, солнечные очки! — усмехнулся слегка, проходя в вагон. Даже на пальцах наколки. И от его усмешки и хамелеонов этих — мороз по коже. Второй — вертлявый, с прибаутками, водянистые глаза. Присвистнул на них:
— Лапушки какие!
* * *
Оба пили в купе у проводницы, и оттуда — сивухой на весь плацкарт, часто выходили курить в рабочий тамбур, хлопали двери, кто-то падал, матерился. Кира лежала ни жива ни мертва по соседству с этой пирушкой, но ей казалось, что в самом ее центре, и молилась, чтобы они там поскорее все перепились, свалились, уснули. Потом Главарь, как она окрестила темнолицего, закрылся с проводницей, а Вертлявый наливал какому-то пассажиру прямо у титана, рассказывал, как однажды целый месяц он драл продавщицу из пивного ларька, и она, чтобы не залететь, спринцевалась пивом.
— Прикинь? — Вертлявый зашелся в кашляющем смехе.
Потом настала его очередь уединиться с проводницей, и Главарь ласково просил его не обижать женщину — она хорошая очень, вот только ее надо сводить помыться.
Киру колотило от омерзения и страха, но она старалась дышать ровно и глубоко, чтобы никто не заподозрил, что она не спит.
Он приблизился, гладил ее икру через простыню, шептал, что влюбился с первого взгляда, вот как увидел, так и пропал сразу, сидел он за убийство, только освободился, но пусть Кира не боится — он ее не обидит, завтра в Запорожье вместе сойдут, к маме поедут знакомиться. Кира притворялась мертвой.
Утром проснулась от причитаний блондинки: все деньги из-под подушки украли, ироды, а ей от Мелитополя еще семьдесят километров до поселка — как добираться? — и даже на межгород ни копеечки, свекру позвонить. Громко плакал ребенок. Очередь в туалет исподтишка разглядывала блондинку, какая-то тетка сочувственно кивала, сложив руки на животе; Кельбас гладила мамочку по руке, поправляла очки, успокаивала. Поезд набрал ход, летел среди солнечных степей, в вагоне уже жара, вонь из туалета, запах зубной пасты и носков. Невеста Смычкова доедала курицу.
Кира перехватила волосы в хвост заколкой-автоматом и, ударяясь то головой, то локтями о высокую третью полку, спрыгнула к своим.
Блондинка рассказывала историю снова и снова: вот сюда положила, такой кошелечек вязаный, на пуговке, петелечка сверху, для мелочи там отделение на молнии. Это вслух, громко. Потом шептала, вытаращив глаза и показывая куда-то вдоль коридора:
— А сейчас спят они. У того туалета. Но не пойдешь же спрашивать. А эта шалава еще не появлялась даже, спит у себя там.
Блондинка притворно сплюнула.
Титан холодный, потому завтракали без чая. Вареное яйцо Кира запила лимонадом “Колокольчик”, покурила, и пошли они с Лёлей по вагону собирать деньги — хотя бы до поселка доехать бедолаге. В каждом плацкартном купе приходилось заново излагать суть просьбы, хотя многие уже знали о случившемся. Тянулись за кошельками, головами качали. Денег уже хватало и на автобус, и на еду дорожную. Там, где спали эти, Кирин голос звучал особенно звонко и весело — даже не шелохнулись: слышали, нет? В предпоследнем купе красивая нарядная женщина резко повернулась от окна:
— Сроду бы так не пошла. Попрошайничать.
— Так а как же она с ребенком... как они доедут? — Кира растерялась.
— Пусть к начальнику станции идет, в милицию, дайте ей свои деньги, наконец, сколько можете, но просить других... — женщина достала из кошелька рубль и почти швырнула его по одеялу в сторону Киры.
В купе сильный запах болгарской розы. Это была какая-то другая правда, еще одна, Кира это остро почувствовала, что-то было, было в ее злых словах. Потом долго ломала голову, что же так разгневало эту вагонную красавицу — Кирин пионерский голос или то, что уже собой любовались, праведностью своей, а не дело делали? А если не дать, то что, все будут тебя презирать до Севастополя? И почему так неловко просить? А может быть, “болгарская роза” считала, что мамочка сама виновата: ворона вороной, пусть теперь извлечет урок.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу