Катя Миллэй - Море спокойствия

Мой отец начал обучать меня столярному мастерству после гибели мамы и сестры, когда мне было восемь лет. Не знаю, то ли он чувствовал необходимость поделиться знаниями, то ли у него просто не было выбора, ведь я ходил за ним хвостом. Он все время проводил в гараже, и для того, чтобы увидеться с ним, я был вынужден приходить сюда. Специально он ничего не объяснял, поэтому я перенимал все, что мог. Поначалу в основном наблюдал за ним и многому научился, просто следя за его действиями. Но как только взял в руки инструменты, понял, что почти ничего не умею. Первой я собрал кособокую кормушку для птиц. Потом пришлось сделать еще четыре такие же, прежде чем вышло что-то стоящее. Столярным делом я занимаюсь вот уже десять лет, но до сих пор иногда чувствую, что ни черта не умею.

Интересно, многому научилась Настя? Она следит за всем, что происходит на уроке труда, хотя после полученной травмы молотком ни к чему не прикасается, даже к гвоздям. Последние две недели она и за мной наблюдает по вечерам. Мне так и не удалось ее прогнать, так что я сдался. Вчера даже попытался проявить к ней особую грубость. Решил, что если требование убираться к черту не помогает, то уже не поможет ничего, поэтому церемониться не стал. К черту она так и не убралась, до тех пор, пока сама этого не захотела – через час.

Теперь она снова сидит на своем обычном месте, на верстаке, и наблюдает за мной – вот и ответ на мой вопрос. Она безостановочно болтает ногами – они словно дразнят меня: «Ха-ха, мы здесь, и ты нас не прогонишь, так что выкуси». Мне кажется, они напевают эти слова насмешливым детским голоском. Я вытаскиваю из сверлильного станка аккумулятор и ставлю его на подзарядку, пытаясь понять…

– Зачем тебе столько пил?

Наверное, думаете, что от потрясения я мгновенно развернулся на ее голос? Вовсе нет. Я ждал еще с нашего первого знакомства, что она заговорит, и гадал, какими будут эти слова. Я прокручивал в голове десятки сценариев нашего разговора, но ни в одном из них она не спрашивала меня о пилах. И все же я разворачиваюсь, потому что мне нужно сейчас видеть ее лицо, однако движение выходит более сдержанным и медленным, чем планировалось.

– Они все предназначены для разных целей, для разных работ, для разных видов древесины. В общем, все сложно. На объяснение уйдет не один час. – Ну хорошо, не так уж и сложно. Просто потребуется очень долгий, скучный и нудный рассказ, а мне сейчас меньше всего хочется думать о пилах. Не могу поверить, что мы вообще о них говорим. Какой-то сюрреализм, не иначе.

– Думаю, я ничего не хочу и могу уйти, если ты так просишь. – Мне требуется минута, чтобы переключиться с одной темы на другую. Я вдруг осознаю, что Настя отвечает на вопрос, заданный мной больше недели назад. Она что, хочет убедиться в моих намерениях? Я обшариваю взглядом пол в поисках брошенной ею перчатки – вид у нее такой, будто она и впрямь ждет, подберу я ее или нет. Надо решить, действительно ли я хочу, чтобы она ушла. Ведь если скажу ей уйти сейчас, она без всяких сомнений поверит мне на слово.

Я должен сказать «да». Черт возьми, да. Я пытаюсь избавиться от тебя с твоего первого появления. Вот только это ложь, и мы оба это знаем. Я еще не готов давать ей ответ и потому отвечаю вопросом. Ведь она говорит, а мне хочется и дальше слышать ее речь. В глубине души я знаю: велика вероятность, что если сегодня она уйдет, то больше не вернется сюда, независимо от моих слов, и я никогда не услышу ее голоса снова. В очередной раз обескураженно отмечаю про себя, как же сильно Настя напоминает мне призрака, который в любое мгновение может просто раствориться в воздухе.

– Кто еще знает, что ты говоришь? – спрашиваю я, не только чтобы слышать ее, но и потому что действительно хочу знать. Неужели Дрю все знал и ничего мне не сказал? Она разговаривает со своими родными? По словам Дрю, она живет с тетей – как он выразился, очень горяченькой, – но больше мне ничего не известно.

– Никто.

– А вообще разговаривала? Раньше?

– Да.

– Не расскажешь, почему приняла обет молчания?

– Нет, – отвечает она, глядя мне в глаза. Ни один из нас не отрывает взгляда. – И ты больше не станешь спрашивать. Никогда.

– Ладно. Я не буду спрашивать. Пусть будет так, – сухо говорю я. – Только зачем мне на это соглашаться?

– Ты не соглашался.

– А почему должен соглашаться?

– Ты и не должен.

– Значит, я не соглашался хранить твой секрет, а ты не привела ни одного довода, зачем мне это делать. Не очень-то убедительно. С чего ты взяла, что я никому не расскажу?