Леонид Пузин - Луна в Водолее [СИ]

Эмоциональная Татьянина реплика вернула Окаёмову способность соображать, и прозревший астролог понял: какие обиды? Какая, к чёрту, несправедливость? Да Валентина сейчас совершенно не в себе! Типичный параноидальный бред! Или — шизоидный?

Разносторонне интересуясь психологией, Лев Иванович не мог обойти такое её важное ответвление, как психиатрия: читал и Ганнушкина, и Кандинского, не говоря о Фрейде, но читать — это одно, а вот поставить диагноз… Впервые встречаясь с острым проявлением душевного расстройства, неподготовленный человек, обычно, теряется, и Лев Иванович — увы! — растерялся. По счастью, не растерялась Татьяна — достала из буфета откупоренную бутылку коньяку, налила полстакана и обратилась к Валентине Андреевне голосом одновременно и ласковым, и властным:

— Вот, Валечка, выпей. Всё-всё — до капли. Молодец. Умница. А теперь — покури. Только не эти, — отметающий жест в сторону «Примы», — на вот. Хорошие. Лёгкие.

Из светло-синей с золотом пачки явилась длинная тонкая сигарета и была вставлена в Валентинин рот. Женщина автоматически затянулась, указательным и средним пальцем левой руки зажала белый цилиндрик, вынула его изо рта, выдохнула сизое облачко, опять поднесла сигарету к губам и затянулась снова. И так — несколько раз. А Татьяна, тем временем, налила ещё полстакана густой тёмно-янтарной влаги и прежним ласково-властным голосом (отчасти упрашивая, отчасти заставляя), выпоила Валентине этот, судя по звёздочкам на этикетке, бальзам пятилетней выдержки.

И лекарство подействовало. Однако — не сразу. Выпив, Валентина продолжила свой обвинительный монолог, но скоро, словно бы теряя интерес к «прокурорской» роли, стала сбиваться, уходить в сторону, и центр тяжести её гневной филиппики постепенно сместился от Окаёмова к астрологии — этой, по Валентининым словам, ведьмовской науке. Этому запретному — сатанинскому! — знанию.

Лев Иванович облегчённо вздохнул: да, женщина не в себе, да, её обвинения жутко несправедливы — и всё-таки… задевали они его, ох, до чего же больно! Особенно потому, что едва ли не текстуально совпадали с теми самообвинениями, которыми Окаёмов, узнав о смерти друга, начал казнить себя. Когда же акцент стал смещаться в сторону астрологии — ради Бога! В давних спорах с женой, — когда она ещё снисходила до споров — этой дьявольской отрасли знания доставалось от Марии Сергеевны по первое число, так что у Окаёмова образовался вполне приличный иммунитет к обвинениям в богопротивном ведовстве.

А Валентина, сведя напоследок счёты с опасным бесовским соблазном, кажется, успокоилась — и более: посмотрела на Льва Ивановича вполне осмысленным взглядом. Правда, немного странным: будто она только-только заметила Окаёмова и не может понять, с какой стати он появился здесь, в квартире Алексея Гневицкого? И — когда? Уж не пригрезился ли?

— Лёвушка — ты?.. а Лёшеньку, знаешь… — Валентина Андреевна не договорила, задрожала, и из её глаз неудержимо хлынули слёзы. Однако, давясь рыданиями, женщина всё же смогла закончить фразу: — …убили, сволочи!

И всё: кое-как справившись со страшным словом «убили», Валентина зашлась в судорожных стенаниях — слёзы и вопли, вопли и слёзы.

«И это — хорошо, — не только поняли, но и почувствовали Лев Иванович и Татьяна. — Полное эмоциональное оцепенение, в которое впала Валентина Андреевна, узнав о гибели Алексея, наконец оставило женщину — она смогла заплакать. Да — мучительно, да — давясь слезами, но — смогла».

— Плачь, Валечка, плачь, — Татьяна опять среагировала первой, — тебе это, знаешь… сейчас — совершенно необходимо! Обязательно, знаешь, надо! Выплакаться до капли! Полностью! Так что, Валечка — плачь!

И Валечка плакала. Минуту, две, три, пять, десять, пятнадцать — вечность! Во всяком случае, Окаёмову, плохо переносящему женские слёзы, начинало так казаться. Хотя… обыкновенно — плохо переносящему… однако — в данный момент… справившись с тревожной растерянностью, охватывающей его в подобных случаях, астролог понял, что в настоящее время он отнюдь не раздражён Валентиниными слезами. И вечность, начавшаяся за пределами пятнадцати минут, его нисколько не тяготит. Напротив! Чем дольше Валентина Андреевна будет плакать — тем скорее обретёт равновесие пошатнувшийся мир. Так сказать, вернётся на круги своя. И?..

…когда Валечка Пахарева выплачется и более-менее придёт в себя… вспомнит она тогда или не вспомнит свои кошмарные обвинения?.. а если вспомнит — то?.. смутиться?.. расстроится?.. сделает вид, что забыла — придав невинное выражение своим, навыкате, «рачьим» очам?.. или?.. да, не в себе, да, убита горем — но! Ведь что-то наклонило в определённую сторону её воспалённый ум? Что? И потом… да, будто бы приходит в себя, да, кажется, для женщины есть надежда избежать серьёзного душевного расстройства, но… ведь никакой гарантии, что, выплакавшись, Валентина вновь не впадёт в своё прежнее сумеречное состояние?