Владимир Алеников - Странники терпенья

– Я хочу, чтобы ты понимала, я действительно забочусь о тебе, – сказал он ей. – Это не пустые слова. Ты, может, сейчас этого и не осознаёшь, но рано или поздно до тебя дойдёт. Вот увидишь.

Он прикатил столик на колёсах, разложил на нём свой любимый маникюрный набор, какие-то пузырьки, тюбики, помазок, всевозможные макияжные атрибуты – тени, краски, румяна, карандаши для глаз, пудру, что-то ещё. Потом принёс ванночку с тёплой водой.

Марина сидела безучастно, но глаза блестели, она внимательно наблюдала за каждым его движением.

– Я ведь обещал тебе, что приведу твои руки в порядок. Я всегда делаю всё, что обещаю.

Андрей подвинул табурет, уселся рядом. Так и не снимая перчаток, основательно занялся её руками, аккуратно обрабатывал пальчик за пальчиком. Маникюр он делал вполне умело, профессионально.

– Я знаю, что ты гораздо интересней и лучше, чем ты сама о себе думаешь, – говорил Андрей, ни на секунду не прекращая работать. – Я вообще знаю о тебе очень много, знаю, что в тебе плохого и хорошего, знаю, какой разной ты можешь быть. Я тебя чувствую, понимаешь? Именно поэтому я знаю, что тебе нужно. И сделаю это отлично, не сомневайся. Чтобы алмаз превратился в бриллиант, его нужно отшлифовать, огранить. Вот этой шлифовкой и огранкой мы с тобой и займёмся. Только ты должна полностью мне довериться. Ты ведь понимаешь, что от мастерства, таланта и чувства красоты огранщика алмазов зависит игра бриллианта, не так ли? То есть, в конечном итоге, его эстетический вид. Можно я буду с тобой откровенен?

Марина кивнула, но он даже не заметил этого, продолжал говорить, не переставая.

– Мне очень многое в тебе нравится. То, что любого другого, может быть, скорей оттолкнёт, чем привлечёт. Например, мне нравится, как ты мычишь. Ну, в смысле звуки, которые ты издаёшь, когда пытаешься что-то произнести. Если б ты могла слышать, ты бы поняла, что я имею в виду. Посмотри, какие ручки мы сделали!

Андрей ещё раз осмотрел каждый пальчик, удовлетворённо прищёлкнул языком.

– Дело мастера боится! А ты нервничала! Теперь займёмся твоими ножками.

И он перешёл к педикюру. По-прежнему продолжал свой безостановочный, лихорадочный монолог:

– Так вот, я тебе объясню по поводу звуков. Стоны, которые человек издаёт от наслаждения, и стоны, которые вырываются во время страданий, это практически одни и те же звуки, как ни странно. Я вижу в этом огромный смысл. Это доказывает, что между этими крайними ощущениями – чувством наивысшего удовольствия и острым чувством горя – есть некая серьёзная, глубинная связь. Ты меня понимаешь? Конечно, это не так легко осознать, но факт есть факт. Типичная ошибка, которую делают все эти мудаки: они считают, что наслаждение и страдание – две прямо противоположные, даже взаимоисключающие вещи. А по сути это одно и то же. Я знаю, что это, может, звучит жестоко, но это так. В этом великий парадокс жизни. Даже обычная лёгкая грусть не существует без какого-то маленького удовольствия, разве нет? Не говоря уж о большем. В самом прекрасном яблоке непременно должна быть какая-то червоточинка. Тогда оно становится не просто яблоком, а произведением искусства. Безупречность – не абсолютная величина. Чтобы человек был в состоянии оценить безупречность, ему нужно за что-то зацепиться, дать ему какую-то изюминку, пусть даже она на первый взгляд всё портит. Но именно она, эта неправильность, даёт ключик к пониманию красоты. – Андрей прищурился, щёлкнул языком. – Пожалуй, с ножками мы закончили, как ты считаешь?

На этот раз Марина даже не отреагировала. Она давно перестала всматриваться в его губы. С того самого момента, как поняла, что он находится в некоем ажиотаже, что ему всё равно, слушает она его или нет. Пусть делает всё что хочет. Это часть игры, и она принимает эту игру. А кто выиграет, будет видно. До конца ещё далеко.

Несколько секунд Андрей любовался на проделанную работу.

Perfecto!

Потом встал и объявил:

– А теперь, дорогая, третья часть мерлезонского балета! Может быть, даже самая главная его часть.

Он достал опасную бритву, раскрыл её, подошёл совсем близко.

Марина откинулась назад, с опаской уставилась на блестящее острое лезвие. Он заметил это, рассмеялся:

– Не дёргайся, я же тебе сказал, что всё будет хорошо. Считай, что ты пришла к зубному врачу лечить зубы. Я шучу, не волнуйся, что ты так напряглась? В отличие от зубного врача никакой боли я тебе не доставлю. Кстати, ещё раз о боли. То бишь о страдании. Ты никогда не обращала внимания, что, когда мы смеемся или плачем, у нас практически сохраняется одно и то же выражение на лице? То есть те же самые морщинки, движения бровей, губ. Практически идентичные гримасы. У тебя же есть значок – две маски, Трагедия и Комедия, я именно об этом говорю. Радость и Страданье – это, как пел Окуджава, две вечных подруги. То есть Радость-Страданье – это, конечно, не его терминология, это Блок. «Радость, о радость-страданье, боль неизведанных ран!» Знаешь, откуда это? Да, впрочем, откуда тебе знать! Это «Роза и Крест».