Владимир Пресняков - Изображая жертву

— Стася? — Люда широко открыла второй, свободный от объектива, глаз, и все заметили, что она его в принципе не зажмуривает.

— Профи, — шепнул один оператор с канала другому.

— Да, я так не могу, — ответил тот.

У Люды бешено заколотилось сердце, потому что похвалу из уст коллег любой человек слышит редко, тем более всё это было не специально подстроено, для лести, а прозвучало спонтанно, без задних мыслей.

— Это имя, — высунулся щёголь. — У неё из-за имени и был самый высокий рейтинг среди девочек, хотя фамилию для созвучия я как раз выдумал, и это сыграло, — Стася Бёсина. Я подумал, в этом есть что-то бесовское, запретное, и это выстрелило...

— Так, хватит. — Капитан, как пластинку, крутил в голове имя «Стася» и накладывал на него звучание своего имени «Стас», — получалось «Стасс — я». Очень смутно в нём вызревало какое-то предчувствие, что такое совпадение отнюдь не простая случайность. — Продолжайте, Горилкин.

— В ту ночь я не мог уснуть, всё грезил моим будущим романом. Я встал с кровати, включил телевизор...

— Стася, то есть жена, спала с вами? — усилил запретное капитан.

— Как? Нет. Вы же знаете...

— Мы сейчас — как будто — ничего не знаем, вам же в тюрьме ещё объяснили, что это проверка... нам надо проверить, как всё было, кого и как вы убили, давайте не удивляйтесь ни одному моему вопросу и отвечайте!

— Да... понятно... В ту ночь со Стасей я не спал, Стася была на работе.

— На канале?

— Да. То есть нет. Я тогда думал, в «Звёздном»...

— Городке? Она что, сказала вам, что космонавтом работает? — Капитан запрокинулся на спину и ногой крутанул барабан, все загоготали.

— Это универсам... «Звёздный»... в их районе. — У щёголя от смеха выступили слёзы.

— А вы откуда знаете? — Капитан резко прервал всеобщее веселье.

— Я же живу там же. — Щёголь смутился. — Стася там и правда работала на кассе, я её там и встретил. После работы, часа в два ночи возвращался, за сыром с плесенью зашёл. Гляжу, на кассе такая эффектная девушка пропадает. Я её и пригласил на телевидение.

— Так, то есть вы её и раньше знали?

— Шапочно. Я его знал, по университету, учились в одно время. — Щёголь вытянул носок оранжевого ботинка в сторону Горилкина, при этом Валя успел заметить вышитый золотом иероглиф на его носке.

— Так, то есть потерпевшая по вашей вине оказалась здесь?

— При чём здесь вина?! — Щёголь от волнения «дал петуха». — Наоборот, в ночную смену в «Звёздный» какие только упыри не вваливаются, а зарплата маленькая. Один при мне, у него «приход» был, он молоко с полки схватил и выдул прямо там, а на кассе наблевал. Я Стасе и предложил. Во-первых, это и по деньгам лучше и чище, и потом, в телевизоре это ж слава. Она, правда, говорила тут всем, что для своего колумниста в ночной прогноз погоды пошла, чтобы ему на Грецию заработать...

При этих словах Горилкина переклинило, и он заголосил, как плакальщица в фильме Линча «Малхолланд Драйв».

— Я-то знал, что это от лукавого, Греция... — Щёголь, ехидно улыбаясь, посмотрел на Горилкина. — Стася когда разде... прогноз читала, столько эсемесок приходило от телезрителей... Она была звездой...

— Эсемесок? — Капитан снова крутанул бутафорский барабан.

— По правилам прогноза, чем больше зрители шлют эсемесок, тем меньше одежды остаётся на ведущей, вы разве не смотрели, это самая у нас рейтинговая программа.

— Развели на телевидении бордель! Неужели нельзя обить диван чем-то приличным, тигровое всё, это же всё блядское, а ведь эту программу утром на больших экранах показывают, прямо на улице, я сам видел, детей в садик ведут и смотрят, что у вас тут на диване творится! А прогноз этот с раздеванием! Кому пришла такая идея в голову?!

— Мне. — Щёголь не без гордости признался в своём страшном грехе.

— Да... — Капитан тяжело выдохнул и снова крутанул барабан судьбы. — «Будь моя воля, к стенке бы я тебя», — подумал капитан, но не стал озвучивать эту далёкую от его нового либерального имиджа мысль.

Щёголь прочитал эту мысль в глазах капитана и очень струхнул. Он стал часто сглатывать слюну. Валя знал, что это нервная реакция. Так организм защищается от всего неприятного. Причём у каждого он по-разному защищается. Кто-то падает в обморок, чтобы пережить всё плохое. У кого-то даже начинается немотивированная икота или эрекция. В принципе, это самое лучшее — отрубиться, а потом, когда уже всё закончится, проснуться и рассмеяться. Валя читал, что в Америке даже есть такие фирмы, которые людям, ну, испытывающим жуткий страх в самолёте, ставят укол, чтобы человек вырубился. Такого пассажира представители фирмы сами заносят в самолёт, потому что укол, конечно, надо ставить ещё до аэропорта, потому что от одного вида аэропорта уже может начаться «приход». Тем более сейчас, когда из-за террористов туда нагнали так много страха. А ведь человек и без террористов много чего боится, связанное с самолётом. Вот, и такого клиента заносят, летят с ним, ухаживают во время полёта, смотрят, чтобы он не проснулся, и потом уже, когда привозят по конечному адресу, будят, и клиент, получается, как будто по волшебству оказался в другом городе или даже на другом конце света. У Вали сейчас промелькнула мысль, что, может быть, и смерть это что-то такое, какой-то перерыв в сознании, когда оно уже не справляется, и его чем-то таким колят, а потом его будят, и для него всё как в первый раз. Валя часто мечтал вот так вот оказаться при конце света, пускай многое пропустить, но конец посмотреть, потому что, как он думал, конец должен был быть самым интересным, и — он должен всё объяснить. Валя очень надеялся, что конец у всего именно такой — простой, логичный, ясный, — а не какой-нибудь открытый, многозначный. Это было бы самым страшным — открытый финал.