Юрий Пупынин - Забытое убийство

— Жора, погоди, — прервал его Винсент Григорьевич. — У меня к тебе несколько неожиданный вопрос: а ты мог бы убить человека?

— Весик! Ты меня знаешь. Я запальчив и завожусь меньше чем за секунду. Несомненно, мог бы! Если обидеть меня или моего друга, я запросто убью одного, пять, десять человек. Что будет потом — не знаю... Плохо будет, наверно.

— Стоп! А вот скажи, когда ты... ну, избивал тех молодых людей из-за Иры... Ты отдавал себе отчет, что можешь убить их?

— Какой отчет? Понимаешь, Ира оказалась молодцом! Повисла на мне: Жорочка, миленький Жорочка! Не дала моему карате развернуться во всей красе. Я ужасно рад, что не убил их! Что бы я делал потом? Хотя я убежден до сих пор, что это низкие люди, но ты же знаешь: если меня не завести, не задеть, я мухи не обижу! И когда прошел бы гнев, я бы сожалел. Горько сожалел! Пошел бы на ближайшую площадь и бился бы, как Раскольников, лбом об асфальт: «Простите!»

— Значит, ярость, ярость и еще раз ярость, — задумчиво проговорил Винсент Григорьевич. — Вот твои мотивы. Это я понимаю.

Жора, отхлебывая кофе, кивал.

— Ну хорошо, — задумчиво продолжал Винсент Григорьевич. — Ты мог бы убить. Допустим... А я?

Жора поперхнулся и закашлялся на всю кофейню, сверкая огненными глазами. Кое-как прекратив, он посмотрел на Винсента Григорьевича, и какая-то виноватость почудилась тому в мгновенном, сразу же отведенном взгляде. «Сейчас скажет: где тебе, мягкий наш Весик, человека ухлопать! Пожалеет меня!» — подумал Винсент Григорьевич.

— Кто его знает! — сказал Жора, старательно глядя в чашку.

Вот так-так — опять застучало сердце, опять сначала жар, а потом холодный пот пронизал Константинова.

— Ну... ты подробнее, пожалуйста, — попросил Винсент Григорьевич.

— Ну что тебе сказать, Весенька? Ты давно уже почти не смотришь вокруг. Ты ушел в себя! Ушел, как в омут. А в тихом омуте, как известно... Ты непонятен и неуловим. Убьешь кого-нибудь и сам того не узнаешь... Да если хочешь знать, каждый человек способен на все, нужны только подходящие условия! Между прочим, Валера рассказывал Ире, что ты однажды размахался каким-то серебряным кинжалом.

Винсент Григорьевич затравленно посмотрел на друга. Жора ответил сочувственным взглядом и не стал развивать тему:

— А вообще разговор этот дурацкий. Прости, ты знаешь, мне пора уходить. Кстати, когда ты позвонил, я подумал: может, ему денег нужно? Могу одолжить!

— Нет-нет, какие деньги! Подожди еще хоть десять минут! Что за условия? Не понимаю! Как это — при каких условиях, — можно подойти к человеку и лишить его такой огромной, даже главной вещи, как жизнь? Ведь жизнь больше мысли, больше чувства, больше света и больше тьмы! Правда же?

— Хочешь разговора... — устало проговорил Жора. — Настоящего разговора сегодня дать тебе не могу, извини, занят и не расположен. Но тему твою, так и быть, затронем. Подожди, посмотрю, что у них с вином.

Жора был на четверть грузин, но говорил по-русски безупречно. Иногда, впрочем, он любил поиграть в кавказский акцент и делал это со вкусом. Сейчас его страстные «вах!» у стойки привели к тому, что он вернулся с бутылкой безумно дорогого, а главное — пропавшего куда-то теперь «Мукузани».

— Перед таким разговором надо выпить. За доброту! — поднял Жора бокал. — Как ни злишься порой на ближнего, как ни хочется пальнуть в него из чего-нибудь, что есть под рукой, а все-таки выпьем за то, чтобы толкнулась доброта в сердце, как птенец, когда мы замахнемся на брата своего.

И чувствовал Винсент Григорьевич, отпивая из бокала, что замахивался, — ох, замахивался! — Жора на ближних, и бывало, что недостаточно отчетливо вразумлял его в эти моменты спрятанный внутри птенчик любви.

— Тебе не кажется, что вино немного горчит?

— Жора, я не знаток. Вроде бы нормально.

— Состарилось до срока, что ли? Или пробка неважная. Вон и крошку вижу в бокале. Ну пусть... Ты спрашивал об условиях... К примеру: многое зависит от того, кого ты собираешься убить. То есть от жертвы. Меня, скажем, ты не мог бы убить, так ведь?

— Как тебе не стыдно! — с достоинством отвечал Винсент Григорьевич.

— А если бы увидел, что я закладываю взрывчатку под пассажирский поезд?

— Я с тобой поговорил бы, и ты не стал бы этого делать.

— Да, ты все такой же... Ну хорошо! Я так понимаю, что ты, замахиваясь на меня, споткнулся бы о нечто, что существует не для всех: идеалы дружбы, культура. Словом, о некоторые высшие материи... Наверно, я бы тоже о них споткнулся... Но и то! И то!..