Юрий Пупынин - Забытое убийство

— Нет, вы посмотрите только на этого отчаянного горемыку! Неужели он способен на такую изощренность, которую вы ему приписываете? Это же ягненок! Невинная жертва, продукт эпохи тоталитаризма! Я бы ему капусты засолить не доверил, — порежется! — не то что человека спланированно убить! А вы по этому агнцу стрелять вздумали! Из такого великолепного оружия! Боевыми патронами! Не случайно вы сыночку в рамочке веревочку отстрелили, стену ощербатили... Понимать это надо так: стреляя в Винсента, вы, в сущности, целили в Валерика! И тут тоже кроется доказательство невиновности Винсента. Что же касается забытого убийства, то это совершенно иная история! И, по некоторым данным, она произошла немного раньше, чем смерть вашего сына, исключительно достойного человека... В общем, не убили, и поздравляю! Всю жизнь бы мучились да еще на том свете получили бы страшнейший нагоняй от сыночка! Не плачьте, дорогая, не плачьте! Я вам элениум пропишу...

Винсент Григорьевич тем временем меланхолически резал тортик, который оказался с вишневым джемом. Затем они неторопливо, буднично и уютно пили чай с трех сторон старого темного стола, и Винсенту Григорьевичу чудилось, что прямо напротив него — с четвертой стороны — сидит и слегка усмехается Валера.

Они поехали с доктором на его желтых «Жигулях», немолодой, слегка помятой, но тщательно расправленной девятке. Повсюду угадывалась любовь янтарных глаз к желтому цвету — к широкой его гамме: от лимонных чехлов на сиденьях до почти мандаринового тигра с черными полосками, который висел в роли талисмана под зеркальцем заднего вида. Доктор продолжал расспрашивать Винсента Григорьевича о деталях его мемуарной работы. Иногда он перебивал, и причем довольно резко:

— Не я ли говорил вам, чтобы вы переключились на поиски какой-нибудь более правдоподобной жертвы, голубчик мой? Господи, а если бы она вас уложила? Оружие-то какое добротное! А мне каково? Полечил больного, называется! Избавил от недуга. Навеки!

Другой раз он просто крикнул:

— Стоп!

И нажал на тормоз. Машина была грубо остановлена и прижата к тротуару. Винсент Григорьевич недоуменно взглянул на него.

— «Стоп» относится к вам, а не ко мне, — пояснил доктор. — Пожалуйста, повторите еще раз: вы давали или не давали согласия на переход в лабораторию?

— Понимаете... — объяснял Винсент Григорьевич, стыдясь. — Я принципиально не могу задумываться над созданием средств уничтожения. То есть меня тошнит...

И так, и эдак выходило плохо. Не давал согласия, потому что принципиален, — выходила похвальба: фу, какие мы пацифисты благородные! Избегал, потому что не переносил физически, — получалось какое-то признание в беспомощности: слабак, слабак! И действительно, что же тут очень уж трудного? Вон господин Калашников автомат изобрел, миллионы людей застреливший, а только родину прославил и себя показал молодцом.

— Винсент, я не спрашиваю: почему? Я уважаю ваше решение не участвовать, как уважал бы и решение противоположное, если бы вы его приняли. Но Валентине Гавриловне ваш друг сказал, что вы согласились?

— Да, и это странно! — воскликнул Винсент Григорьевич. — Потому что Валера никогда не лгал!

— Тут зарыта какая-то неприятная собака, — задумчиво проговорил доктор. — Пожалуй, вернемся к воспоминанию. Итак, вы угрожаете ему убийством, а он?

— Он замолкает, точнее, начинает беззвучно шевелить губами, потом становится эфемерным и слабым, как тряпичный манекен. Наконец тускнеет и исчезает.

— Кажется, уловил, — кивнул сам себе доктор. — Раз Валера не лгал, значит, на самом деле согласие вы ему дали, но потом этот факт от себя успешно скрыли. В процессе воспоминания, заново переживая те неприятные события, вы будто бы смело отказались переходить в лабораторию. Но оказалось, что вы свой отказ выразили уже не Валере, а в пустоту. Отсюда и кинжал картонный! Увы! Прошлого не перепишешь. Но строк печальных не смываю, сказал поэт...

Он включил двигатель, но тут же опять выключил.

— Выглядит все это, между прочим, так, словно вы стали скрытничать именно из-за того, что действительно запланировали наивное убийство с помощью мороженого, как остроумнейше предположила Валентина Гавриловна... И все же говорю вам: нет, нет, нет! Я имею в виду: нет, вы не убивали вашего приятеля. Вы скрыли этот факт от себя просто потому, что он был неприятен для вас.

Он усмехнулся:

— Такое, слава Богу, тоже бывает. Поехали! Вам, кажется, на Васильевский?