Александр Трофимов - Необходимей сердца

На Новый год она ложилась рано — чтобы быстрее перебраться в январь: на год ближе к сыну. Самым любимым месяцем был для нее февраль — самый короткий. А там можно дожить и до весны.

Пенсию приносили после одиннадцати, и — лишь время к девяти, хорошо пусто в квартире — Настасья Ивановна растворяла дверь своей комнаты, дабы не пропустить долгожданную трель звонка, то и дело выходила на каждый шорох в подъезде; она ветром спешила в переднюю, распахивала дверь и натыкалась на тишину, а после ошибки долго не возвращалась в свою комнату, бродя по коридору и кухне, сожалея, что окна ее комнаты и кухни выходят в сторону, противоположную подъезду.

Она всегда угощала почтальоншу чаем, и сейчас на плите дожидался своего часа кипяток.

Остановившись, Настасья Ивановна сомневалась: а двадцать второе ли сегодня число, не обманулась ли? Но скоро успокоилась: двадцать второе. Устав караулить звонок, снова и снова выходила на лестничную площадку: не послышатся ли знакомые шаги.

Хоть и ждала звонка, а он все равно прозвенел как неожиданная радость. Несколько медленных вздохов спустя Настасья Ивановна отворила. И в уши ворвался знакомый торопливый голос:

— Здравствуй, баба Настя, я тебе пенсию принесла.

— Заходите, Татьяна Петровна, чайку со мной выпейте, — привычно, но искренне пригласила Настасья Ивановна.

Почтальонша быстро вытерла ноги об опрятный половичок перед дверью. Она жалела старуху и никогда не отказывалась от ее бедного чая.

— Только ненадолго, — предупредила она.

— А мы быстро, — успокоила ее Настасья Ивановна, — десяток минут, и все.

Войдя в комнату, Татьяна Петровна кивнула на календарь:

— Новогодье скоро.

— Скорей бы уж на другой годок перешагнуть.

— Перешагнем, — обнадежила почтальонша.

Легче стало от ее слов в груди Настасьи Ивановны, словно дышала она не застойным комнатным воздухом, — боясь простудиться, не открывала форточку, — а майским, полевым. Больше всего нашу веру в себя укрепляет мнение окружающих людей.

— Вам покрепче? — поинтересовалась Настасья Ивановна.

— Кофе нет? — спросила почтальонша.

— Кофе-то я отродясь не пила, — доверительно сказала мать, — от него, говорят, сердцу плохо.

— Тогда чайку покрепче.

Татьяна Петровна расположила свое массивное тело на шатком стуле, приметив по предыдущим приходам, что Настасья Ивановна поставила ей самый устойчивый.

Настасья Ивановна подвинула гостье конфеты и, зная, что у той трое детей, поинтересовалась:

— Как дочки?

— Старшая хорошо живет, — отвечала Татьяна Петровна, громко втягивая в себя горячий чай. — Муж покладистый, степенный, хоть и тридцати нет. Выпивает только в зарплату и по праздникам, ну и в воскресенье пива. Довольна я им. Совсем бы не пил — идеал мужчины, — сказала она, как бы споря с собой, — по лотерейному билету машину легче выиграть, чем идеал в мужья получить.

Настасья Ивановна согласно покачивала головой, а почтальонша продолжала:

— Младшая совсем девушкой стала — фигуристая, тугая, высокая — праздник для кого-то растет. Хочется ей, конечно, покрасивей одеться, пофорсить, а на что? Кручусь на двух работах, деньги невеселые, а еле хватает. Пойдешь ведь в магазин — меньше десятки не оставишь.

— Помогают дочери?

— Помогают ложкой. — Она сделала несколько больших глотков, зажмурилась. — У старшей своя семья. Средняя стесняется: «Я, говорит, по дому все буду делать, а уж помогать по работе тебе не смогу — уроков много». Знаю я ее уроки, в кино бы только летать да приходить попозже. Пусть, думаю, отдохнет пока — жизнь, она еще схватит, — с какой-то утробной горечью сказала она. — Младшая помогает вечерами почту разносить, а и то уж по сторонам зыркает — как бы кто из одноклассников навстречу не попался, — стесняется.

— А муж?

— Какие сейчас мужики! — тяжело сказала Татьяна Петровна, махнула на сильную половину человечества красной твердой рукой и, допив вторую чашку, поднялась: — Отогрелась. Надо опять на марафонскую дистанцию выходить. — И она стала застегивать распухшее от нескольких поддетых кофточек демисезонное пальто.

Настасья Ивановна слушала ее с удовольствием и интересом, сожалела после, что быстро забывала ее рассказ, а гостья и подавно не помнила своих слов, затянутая водоворотом повседневности, и потому одна каждый раз с тихим интересом слушала почти всегда одно и то же, а другая рассказывала, как в первый раз.

Настасья Ивановна представила, что сейчас Татьяна Петровна уйдет и она останется одна, и сказала с той еле уловимой интонацией просительности, которая присуща старому возрасту, но не сердцу: