Александр Трофимов - Необходимей сердца

Соседи видели Настасью Ивановну редко, а слышали еще реже. Они долго и шумно готовили завтрак, разговаривали, кашляли, умывались, брились, курили, и чахоточный дым проникал в комнату, громко ходили по коридору, и каждый звук отдавался в ее голове, точно она была пустая.

Она старалась никак не касаться их жизни, это означало бы для нее как бы отход от своей мечты о сыне, ибо в их мире они привыкли к той логике практицизма, которой она пользоваться не хотела, которой боялась. От всех своих недугов она лечила себя мечтами о сыне, разговорами с ним. Изредка ей удавалось разбудить в своей памяти его голос, несколько его фраз, и после этого у нее было чувство, словно она виделась с ним. Внутренняя жизнь матери была недоступна жизни соседей, отягощенной разными мелкими делами.

Настасья Ивановна слышала, как уводила сына в детский сад новая соседка Вера.

— Мама, я не выспался, — доносился к ней детский голосок, и хотелось слышать его как можно дольше.

— Мы опаздываем, — раздраженно отвечала Вера.

— А ты мне вчера обещала елку купить и не купила, — обиженно твердил ребенок.

— Ну не успела я. На работу ведь из-за тебя опоздаю.

— А елку? — канючил мальчик.

Ванечку в садик повели, тепло подумала Настасья Ивановна.

Так уж получалось, что каждому мальчишке давала Настасья Ивановна имя сына.

Когда в квартире стихло, она подошла к окну и опустила взгляд в розовый утренний снег. Грубый ветер приставал к прохожим, тупо бился о стекла окон. Упрямо и густо падали снежинки, точно хотели спрятать от далекой-далекой весны всю землю. Холод равнодушно обливал стволы остекленевших деревьев. У каждой преграды жирные сугробы накапливали вес. Чьи-то измороженные пододеяльники колыхались между столбами, точно туши. Обвязанная вокруг тополя тряпка хлестала ствол за то, что он не отпускал ее.

Насмотревшись до рези в глазах за окно, мать прошла в пустую кухню, вскипятила воду. Выпила два стакана крепко заваренного горячего чая — согревалась. От чая дыхание участилось и кровь торопливо побежала к сердцу. Она хотела снять платок, но раздумала — вспотела и сквозняк мог принести ей простуду.

Люди жили в своем мире, а Настасья Ивановна в своем, и миры эти изредка имели точки соприкосновения. Она чувствовала, как почти отмерла часть ее души, не связанная с сыном. Дни ее становились все длиннее, а ночи все короче. И куда ни пойди — везде люди, у всех счастливые семейные заботы: кто в гости с сыном или дочерью торопится, кто за покупками, у родителей — дети рядом, у бабушек — внуки.

В утренней пустоте долго понуро бродила она по квартире, прислушиваясь к разным звукам.

Одиночество заставляло ее память работать много времени, и иногда память — оказываясь милостивой — открывала ей новые, хотя и бедные залежи воспоминаний. Счастливо расширялось ее съежившееся сердце. То она следила за тем, как маленькая фигурка сына косолапит в школу, то видела его читающим у стола, то играющим в футбол на школьном дворе. Столь далеко прячутся воспоминания в старости, что лишь власть материнской тоски может зачерпнуть их из глубокого колодца лет.

Самой крепкой связью с миром было 22-е число — в этот день приносили пенсию. Это был единственный день в месяце, когда Настасья Ивановна не ложилась после побудки — боялась проспать приход почтальона. Двадцать второго заводила будильник — вдруг все-таки стомит сон и не услышит дверного звонка: мысль эта холодила спину. Мать слушала радио, пропуская сквозь себя множество сведений, дожидаясь, пока объявят, сколько времени, и, осторожно поправив стрелки, завела будильник, маленькая кнопка на макушке часов приподнялась как сигнал, что часы поняли ее.

Мать успокоилась, но ужалила новая мысль: ну как заснет неожиданно и не проснется от трезвона будильника? И она уже с опаской поглядывала на пузатое время, и ей казалось, что часы тикают насмешливо громко. Прислушиваясь к ним, точно врач к больному сердцу, она признала, что секунды стучат равномерно, и погладила пальцем бок будильника — там, где сошла краска. Она сняла будильник с этажерки и поставила его на стол — как бы воздавая должное его сегодняшнему хозяйскому положению в доме. Мать смотрела на будильник как на человека, с которым много связано в жизни. Слушая дыхание часов, она представляла себе дверцу, которая каждый удар то открывается, то закрывается, и там, за ней, исчезает мгновение ее жизни. Из секунд складывались часы, из часов дни, из дней — месяцы.