Юргис Балтрушайтис - Литва - рассеяние и собирание

Так заботиться о человеке может только друг, радушный хозяин. Не напрасно я ему доверился.

Скромный ужин. И здесь война свою лапу наложила. Криштопайтис наконец словно бы отошел, теперь он рассказывает, а я только слушаю.

Пекарни, магазины, столовые закрыты. Хлеба нет. Некому работать. Всех местных евреев вчера согнали в синагогу, а сегодня та же участь постигла их жен и детей.

Кто теперь испечет хлеб? Запаяет ведро? Подстрижет волосы? Ведь почти все городские ремесленники и торговцы были евреями. Но не это главное. Произвол, беззаконие, жестокость — вот с чем Криштопайтис не может смириться. Страх и отчаяние овладели всеми. Ни у одного человека нет уверенности в завтрашнем дне. В местечке свирепствуют белоповязочники. Люди стараются даже из домов не выходить. Запертым в синагоге мужчинам, женщинам и детям в такую жару не дают ни капли воды.

Теперь я начинаю понимать, почему нам с Броне местечко показалось таким жутким. Вот почему пусты улицы! Вот что за приглушенный гул доносился до нас из-за высокой ограды и вот почему так мрачен хозяин дома!

От волка бежал, на медведя попал. Ведь и мне угрожает святилище за высокой оградой. Не придут ли за мной белоповязочники? Может, лучше без промедления покинуть гостеприимный докторский дом и Эржвилкас?

Криштопайтис меня успокаивает. Аресты уже прошли. Никто из местных не посмеет вломиться в квартиру своего доктора.

Хотелось бы верить, но я еще помню, как Венцкус не постеснялся прямо из больницы меня вытащить. Такой и сюда не постыдится зайти. Все же надеюсь, что никакой белоповязочник, может, и не заметил моего гостевания у Криштопайтиса.

Спать ложимся рано: электричества все равно нет. Решаю как можно раньше покинуть вымершее местечко. Уснуть не могу. Сильно ноют натруженные ноги. Вскидываюсь, едва где что стукнет. «Не дождешься утра, еще ночью за тобой придут», — вбил я себе в голову. Все-таки под утро засыпаю коротким, беспокойным, но крепким сном.

Просыпаюсь, разбуженный каким-то страшным сновидением. Сквозь щели в ставнях видно небо, чуть брезжит рассвет. Еще долго, невыносимо долго тянется глухая ночь. Все взвешиваю, обдумываю. Положение кажется мне безвыходным. Не могу ни здесь оставаться, ни путь продолжать. А солнце уже высоко. Встаю, делаю шаг. Ох, прямо хоть волком вой. Нет, нельзя. Надо выбираться отсюда, пока за мной не пришли. Пытаюсь отказаться от завтрака и уйти, только хозяин не пускает.

За ботинки берусь, сжавшись от страха, однако сейчас не время жалеть себя. Придется терпеть — обутый я еще смогу сколько-то пройти.

Тревожно спрашиваю: может, мне лучше выйти на большак задворками, вдоль заборов? Встреча с местными жителями может закончиться по-всякому. Доктор Криштопайтис не соглашается: самый короткий и самый безопасный путь — прямо через местечко. Мне нечего бояться. Криштопайтис сам проводит меня до шоссе.

Выходим за дверь и, обогнув какой-то большой дом, сворачиваем в узкую улочку. Делаю несколько шагов и обмираю: перед нами чернеет огромная надпись: ПОЛИЦИЯ.

Как я вчера ее не заметил? И все время, пока был в доме Криштопайтиса, провел под боком у полиции?! Он-то точно это знал! Искоса гляжу на него — а он и глазом не моргнет. Совершенно спокойно, с вызывающей смелостью ведет меня прямиком мимо логова полицейских и белоповязочников. Деваться некуда. Притворяюсь, будто беспечно разговариваю с Криштопайтисом и стараюсь идти ровно, не хромая, хотя с каждым шагом меня словно штыком протыкают.

Полиция осталась позади. Вот и последние дома местечка, еще несколько десятков шагов — и Эржвилкас пропадает за пригорком.

— Спасибо, коллега. Дальше пойду один. Если останусь жив — никогда этого дня не забуду.

Криштопайтис улыбается давно знакомой всем широкой, сердечной улыбкой и пожимает мне руку.

— Удачи, доктор. Желаю вам благополучно добраться до Каунаса.

Да, Криштопайтис прав. Единственное и сильнейшее мое желание — благополучно добраться до Каунаса. Мне кажется, больше ничего и не надо. Все остальное выдержу, вытерплю, преодолею! А глубоко в подсознании теплится еще более дерзкая надежда: если мои не ушли с Красной армией, может, там, в Каунасе, найдется возможность перебраться подальше на восток… И тогда… тогда…

Стою один на большаке. Сделаю шаг — и охаю, сделаю второй — снова охаю, еще раз шагну — и выругаюсь. Но все равно иду.

Боль все сильнее. Судорогой сводит ноги, спину. Ковыляю осторожно, будто на стеклянных ногах. Пот заливает лоб, спину, шею. Эржвилкас все еще угрожает мне сзади, гонит вперед через боль и слезы. Впереди дорога идет под уклон, дальше виднеется рощица. Кое-как доползаю до первых деревьев, а там вижу дом с крылечком. Еще несколько шагов… Больше идти не могу.