Юргис Балтрушайтис - Литва - рассеяние и собирание

Мотто на 1944 год:

Немцы отступают по всему фронту. На севере Ленинграда окружение прорвано, и самый опасный для Литвы фронт идет сейчас примерно по линии Новгород-Старая Русса-Холмы-Витебск-Орша. На средней полосе почти все бои отступления идут по эту сторону Днепра. На юге советская армия прорывается к реке Буг. Положение на фронтах странным образом напоминает лето 1941 года, только теперь в пользу русских. Но в Вильнюсе пока что никто из-за этого не волнуется.

Увы, этот фаталистичный покой обманчив. Хорошо не думать об опасности и откладывать все на завтра. Боюсь, что скоро нам, всему народу, придется опять учиться выживать — кто волком, кто лисой, долгие годы жить нацией без государства и пытаться сохранить себя.

Устав от таких мыслей, иду к В. П., который, как слышу, только что вернулся из города. Он в любой ситуации находит слова, чтоб «сердце утешить».

Вчера Альгис З. многозначительно спросил меня, не хочу ли я познакомиться со «Стариком», руководителем ЛЛА [119] LLA (Lietuvos laisves armija) — Армия освобождения Литвы, организована в 1941 г. ? Я согласился, а сам подумал: ну и конспиратор! Когда стемнело, он повел меня, почему-то держась поближе к стенам домов, в один двор на Большой улице, велел забыть куда. Там мы поднялись на второй этаж и встали у двери в конце темного коридора. Перед тем как войти, он снабдил меня последними инструкциями: я не должен расспрашивать о подпольной деятельности, не должен упоминать никаких имен etc. Постучали условным стуком, дверь открыл… и я чуть не выпал из ботинок: это был один мой старый знакомый, К. В., с каунасских времен. Он и тогда так держался, как будто принадлежал к какой-нибудь тайной организации. Поскольку я не чувствовал себя прирожденным конспиратором, то они даже не пробовали меня вербовать. По дороге домой Альгис был недоволен, что все так нетаинственно закончилось. (P. S. 1996: Только сейчас, когда я переписываю, мне впервые пришло в голову, как неразумно было тогда все это записывать). <���…>

О. скопировала и прислала (помню ли я?) надпись, которую я сделал три года назад на дверном косяке:

Мой патриотизм. По отношению к Литве я не могу быть ни нейтральным, ни объективным, поскольку это мой воздух, которым я дышу, мое тело и кровь. По отношению к литовцам я стараюсь быть объективным и непредвзятым, и все. Вот такой у меня патриотизм. <���…>

Оргия весны, само цветение и над всем нависает какая-то фатальная полутень.

Утром шел по Замковой улице и увидел приближающуюся со стороны Остробрамских ворот Йоне — какую-то посеревшую, опустившуюся, одетую в затрапезные одежки, в обеих руках — прозаичные сумки. Я хотел было помочь, но она вдруг ускорила шаги и исчезла в ближайшем переулке (как будто убегала от меня).

Когда я летом в Нямеикшчяй читал ее письма, я открывал все двери и окна, если никого не было дома, и пел от счастья, или шел тропинкой через рожь в леса и до вечера сидел на высоком откосе над берегом — абсолютно один и абсолютно счастлив.

Наша хозяйка пани Бренштейн вернулась из города и очень взволнованно рассказывала, как встретила военного польской кавалерии, из «бывших», который ее предупредил («ссылаясь на надежные источники»), что большевики через две недели будут в Минске, а может и в Вильнюсе. Мы с Паулаускасом пытаемся ее успокоить, говорим, что все это сплетни, и сами не верим в то, что говорим.

Вообще-то я давно уже научился жить в постоянной опасности и из-за этого еще более радоваться каждой отпущенной минуте. Появившийся образ Четырех Всадников Апокалипсиса тут же тает в весеннем полуденном солнце, и я, думая уже совсем о другом, иду в Зверинец.

При приближении «оркестра» военных действий, все более угрожающем, в Вильнюсе царит странное, оторванное от реальности настроение. Люди как будто потеряли связь с действительностью, стали тихими и неразговорчивыми. На улице проходят мимо, не замечая друг друга, глаза уставлены в никуда, ничего вокруг не видят. Город осязаемо пустеет, но как-то апатично, без свойственной в таких случаях паники, убывает, как вода, поскольку фронт прямо рядом — где-то между Минском и Новой Вильней. <���…> Альгис З. все еще в Вильнюсе, но больше не показывается, занят какими-то грандиозными ополченческими планами. Последний раз я его нечаянно встретил в каком-то дворе на улице Доминиканцев, полном грузовиков и вооруженных мужчин, одетых в гротескную форму — с бору по сосенке у нескольких армий; он там что-то приказывал, раздавал инструкции. Увидел меня, издалека поздоровался, крикнул традиционное «будь свеж» и опять продолжил непонятную мне пантомиму военного ритуала.