Юргис Балтрушайтис - Литва - рассеяние и собирание

Университет (через месяц) все более начинает напоминать не Храм наук, куда допущены лишь избранные, а место для увеселений. Лекции, от которых я так многого и так трепетно ожидал, разочаровали и постепенно уходят на второй план. Оказывается, свет надо искать самому. Да! Самому!

Вчера получил переводы Китса на французский язык, в том числе и «La Belle Dame Sans Merci» [75] «La Belle Dame Sans Merci» (т. е. «Прекрасная дама, не знающая милосердия») — стихотворение Джона Китса (1795–1821). . Читая эти стихи, я сам был рыцарем, блуждающим по берегу осеннего озера, и каждая строфа, каждая строчка, каждое слово бередили шрамы, которых у меня не было, растравляли раны, которых я не получал.

Предполагаемое название сборника стихов (если когда-нибудь соберусь выпустить): «Песни обо мне и вещах, которые были моими друзьями».

Мистика университета. Университет — мистическое тело, соблазн, искушение, которому в какой-то степени может поддаться любой человек. Своеобразное государство в государстве со своей территорией, жителями и своим правительством; с гимном, который призывает к радостям жизни; со своим фольклором, его героями и шутами. Самые лояльные жители этого государства не учатся, а студенчествуют, верноподданнически исполняя слова гимна, который для них стал чем-то вроде конституции. Это единственная в их жизни возможность сверкнуть, стать героями дня, поскольку позже («post jucundam juventutem» [76] «…post jucundam juventutem» — «…после веселой молодости» (лат.); строка из средневекового студенческого гимна «Gaudeamus». ) им суждено погрязнуть в безнадежной серенькой трясине будней, трудясь учителем или чиновником где-нибудь в захолустье. Они живут двойной жизнью: меж внешним блеском на людях и убожеством частной жизни. На людях (в университете) они появляются только в модных костюмах с изящно повязанными галстуками, в рубашках снежной белизны, лакированных ботинках, всегда красиво причесанные, побритые, надушенные. А частная их жизнь протекает в нищете: вместо отдельной комнаты они снимают какой-нибудь угол — кровать в темной прихожей или закутке коридора и шкаф, чтоб повесить там роскошную униформу. Домой они возвращаются только переночевать. Едят они (если их не пригласит на обед какой-нибудь почтительный фукс) только один раз в день и чаще всего — в студенческой столовой, где надо платить только за суп, а хлеба можно брать сколько угодно.

«O alte Burschenherrlichkeit!» [77] «O alte Burschenherrlichkeit!» — «О, старое студенческое братство» (нем.); строка из одноименного немецкого студенческого гимна начала ХХ в. <���…>

До обеда был с братьями на речке. Улов на редкость удачный. Когда вернулись, первые слова мамы: куда я столько дену? Я сказал, что можно часть отнести тетушке. Словно поняв мои слова, сбежались все кошки и стали громко требовать свою долю. А я лег во дворе на травку и понемногу отдалился от всего.

После обеда принесли почту с двумя последними номерами «Les nouvelles littéraires» от Й. К. и целую охапку литовской прессы. Такая бередящая вставка в недавно начавшееся лето, диссонанс в «июньской симфонии». Я, наверное, еще никогда так интенсивно не жил собой, как сейчас. Граница между мной и внешним миром увеличилась почти до бесконечности. Ничего не читаю. Поскольку сенокос еще не начался, и не работаю тоже.

Аристократия. Аристократия природы. Аристократия времен года. Аристократия восходов и закатов. Аристократия интенсивного общения с вещами. <���…>

Приходит папа из Утяны и торжественно объявляет, что началась война. Сегодня утром немецкая армия перешла границу Польши и наступает по всему фронту. В Литве тоже объявят мобилизацию. Мама тут же начинает волноваться, что же будет с Адольфасом [78] Адольфас — брат автора. , который сейчас служит в армии. Зашел сосед, у которого — радио, рассказывает, что Литва уже объявила нейтралитет и не будет соваться в войну. Выходя, добавляет: «Хорошо чертякам-полякам: это им за ультиматум!» [79] 17 марта 1938 г. Польша объявила Литве ультиматум, требуя установить дипломатические отношения между странами, которых не было 20 лет, поскольку Литва не признавала Виленский край частью Польши.

Война! Это слово, как и сама реальная война, знакомы мне только по молитве «Под Твою защиту прибегаем», да из рассказов в раннем детстве, и всегда вызывает у меня мистический озноб. Помню, как когда-то наш сосед Стасюнас, прозванный Болтуном, только начал рассказывать, мол, вот евреи говорят, скоро война начнется, а я уже затрясся всем телом. Ровно такое же неуправляемое чувство и сейчас.