Анатолий Макаров - Мы и наши возлюбленные

Однако, обозрев лихорадочно собрание, Коля в последний момент перед тем, как исчезнуть, прямо-таки натыкается на меня взглядом, и эта находка кажется ему оправданием бессмысленных его поисков.

— Выдь-ка, выдь-ка, — заклинает он испуганным шепотом.

Мне ужасно не хочется, но Колина мольба звучит уже в регистре истерики и скандала. Незаметно выскальзываю я в коридор, рассчитывая через секунду вернуться обратно, не тут-то было, Коля хватает меня за рукав короткопалой своей пятерней лавочника и буквально выволакивает на лестничную площадку.

— Все, старый, — объявляет он по-прежнему шепотом, будто открывает роковую тайну, — готово дело!

— Какое дело, Николай Дмитриевич? — стараюсь я не поддаваться раздражению. — Что ты в заговорщиков играешь? О чем речь?

— О том самом, — заходится Коля в паническом экстазе, — вызовут меня скоро, точно тебе говорю! Не сам, не сам, они эту миссию Ефимычу перепоручат, секретарю, рыбий глаз чертов! Известно мне, что он скажет, знаешь его манеру. — Колин голос обретает велеречивую благозвучность: — Николай Дмитрич, исполать вам, вы у нас хранитель древностей, наш Пимен и Нестор-летописец, не угодно ли освободить вашу должность? Точно тебе говорю! Все известно! Они мне уж и другую ставку присмотрели, на десять рублей больше, чем у практиканта, представляешь, на старости лет?! А все потому, что для вас место готовят, освобождают, штаты пересматривают.

— Николай Дмитриевич, — говорю я по возможности твердо, — ты это брось. Никто тебе дороги не перебегал, и подсиживать тебя никто не собирался. Что ты раньше времени в колокола звонишь? Сам себя губишь. Ну что толку возле кабинетов ошиваться, начальственные взгляды ловить? Ты бы лучше, как раньше, архивы перевернул вверх дном, библиотеку Грозного из-под земли достал, потряс бы воображение! Как мы это умели, Коля, потрясать воображение!

И правда умели! Я и сам почувствовал, как от нечаянных этих слов сжалось мое сердце, — все-таки отрадно, когда молодость твоя совпадает с каким-либо значительным делом, превосходящим самые твои заносчивые представления о собственном предназначении, — моя совпала с рождением нашей газеты, ни на кого и ни на что тогда не похожей — всезнающей, всевидящей, вездесущей, задиристой и при этом ничуть не вульгарной, напротив, в самой лирической задушевности бесконечно корректной и при всей народности светской, в пушкинском прелестном смысле слова. С какою отчаянной смелостью входили мы, практиканты в шестирублевых штанах, в самые торжественные двери, с какою горделивой уверенностью выкладывали свои редакционные мандаты, зная заранее, какая сердечная улыбка осветит через секунду самое непроницаемое лицо. Было такое чувство, что в наших придумках, в залихватских наших репортажах, в каждом нашем номере, сделанном с непременною целью от всех отличиться, грохочет, шумит, а то и просто гитарной струною отзывается время. Постепенно это чувство иссякло, сошло на нет. Когда — попробуй теперь точно установить!

— Сил нет! — повторяет Коля классическую свою жалобу то ли по привычке, то ли впрямь в качестве оправдания своей очевидной бездеятельности. И тут же осекается на самом пороге нового монолога, поскольку в дверях показывается Миша.

— Мы с Алексеем Петровичем, — кивнув на меня, говорит Михаил, — может быть, вам не известно, Николай Дмитриевич, не просто коллеги, но еще и одноклассники. Так вот в нашем благословенном классе «А», простите за гимназические ассоциации, был ученик, обладающий даром накликать беду. Еще ничего не случилось, никаких туч нет на горизонте, а он уже трепещет, как собачий хвост: а вдруг, а если… И в результате — будьте любезны — или контрольная внеочередная, или открытый урок, или какая-нибудь инспекция из Министерства просвещения. Вот это и называется «накликал Ивик журавлей». Или как у другого великого поэта сказано: «Кто чего боится, то с тем и случится».

— А меня в школе «купцом» звали, — вспоминает Коля, — в единой трудовой нашей в Проточном, возле Смоленского рынка…

Мы с Мишей спускаемся вниз, оставив Беликова на привычном ему редакторском этаже, и молчим, как молчат обычно, будто бы стесняясь друг друга, невольные свидетели какой-либо позорной скандальной сцены.

— Кстати, — останавливается вдруг Миша, — вот тебе пример к нашему недавнему разговору. Колина компетентность равна нулю. Только теперь это выяснилось, хотя всегда так было. А посмотри, как он держится за свои привилегии! Зубами! И ни малейших сомнений в своих правах не испытывает. Такая трогательная жажда хорошей жизни.