Анатолий Макаров - Мы и наши возлюбленные

— Но ведь знает, — вздохнул я.

— Тем более, — тоном глубокой убежденности ответил мой друг, — тем более о них не может быть речи. Учти, женщины иногда любят несчастных, но неудач не прощают никогда.

И вновь он не думал скорее всего, насколько справедливы были его слова.

Зато он принялся рассуждать о том, что самые драматичные ситуации в кино всегда строятся на противоречии видимости и сущности. Несмотря ни на что, он ощущал себя режиссером.

Внезапно появилась Галя, одним своим присутствием способная утешить любую боль и заставить позабыть о любой потере. Ничему не удивлялась и ни о чем не спрашивала. Я еще подумал сентиментально, что в главном моему другу все равно везет, вопреки неудачам, назло недоброжелателям, раз его любит такая прелестная, преданная девушка. А если так, то рано или поздно все устроится, и он еще будет снимать картины, в которых глубинный драматизм будет пробиваться сквозь видимость легкомыслия и беззаботности.

Оказались мы в ресторане артистического клуба, в том самом, где впервые встретили Галю. И даже уселись за тем же самым столом, у официантки, некогда проникшейся к нам лучшими чувствами. Впрочем, никаких воспоминаний о том вечере никто из нас себе не позволил. Из деликатности, а также потому, что такие воспоминания распирают грудь самодовольным сознанием торжества, а торжествовать повода не было. Вообще странный получался праздник — на сплошных развалинах надежд и намерений. Непонятно было, о чем говорить, чтобы не впасть в окончательную безнаедгу, — настолько все вдруг сделалось зыбко и неопределенно. И все же мой друг удержался от малейшего невольного вздоха или даже рассеянного взгляда, был разговорчив, остроумен и как-то рассеянно мудр. И Галя, как подобает имениннице, была оживлена, хотя и с некоторым оттенком внезапной романтической задумчивости. Получалось, что она все еще улыбается словам моего друга, однако совершенно серьезными глазами уже всматривается в некую постороннюю мысль, как если бы та возникла перед ней, словно титры на экране. Эта манера внезапно отдаляться от нас, пропадать и возвращаться очень шла Гале, загадочностью ее окутывала, подобной недоговоренности, которая так интригует во время общения.

Можно было подумать, что мы не просто празднуем Галин день рождения, а разыгрываем сцену из фильма, одну из тех, снимать которые намеревался мой друг. Однако о кино никто из нас, разумеется, и словом не обмолвился. Этой темы для нас как бы не существовало. Даже в обыденном житейском смысле — где что идет, кому что понравилось…

Было еще не поздно, когда мы вышли на улицу. В другое время не захотелось бы расставаться, потянуло бы куда-нибудь в гости или в комнату мыловара выпить кофе, который Галя несравненно варила в жестяных джезвах. Сегодня об этом не могло быть и речи. Галя и мой друг шли немного впереди меня, я понимал, им надо о чем-то договориться, условиться, обсудить детали распавшегося быта. От того, что в руке у моего друга был объемистый польский чемодан, создавалось впечатление, что Галя его провожает. Она подняла руку, и «Волга» с зеленым глазком послушно остановилась возле тротуара. Галя издали помахала мне перчаткой и вдруг, как в день нашего знакомства, поразительно напомнив девушку из итальянского кино, с какою-то детективной поспешностью скрылась в машине. Когда я подошел к другу, такси уже и след простыл. Было ясно, что обычной нашей вечерней прогулки сегодня не получится. Слишком много и слишком беззаботно болтали мы за столом, пора было и помолчать. Я проводил друга до остановки тринадцатого троллейбуса и пошел домой.

Странные мысли одолевали меня. Наверное, впервые в жизни я думал о том, что сам по себе талант еще ничего не решает, что он даже ненужным, лишним, обременительным может оказаться, если не найти ему применения. А это уже вопрос удачи. Я был уверен, что, пожелай мой друг какой-либо, скажем, административной карьеры, он наверняка бы ее добился, сделался бы редактором газеты, директором завода, начальником треста, я вспоминал его способность с ходу входить в чужие обстоятельства, в незнакомые проблемы, загораться новыми идеями. Так нет, дернул черт зациклиться на кинематографе.

В который уж раз я вспоминал о том, как легко и просто умеет мой друг сходиться с людьми, почему же, черт возьми, именно на тех, от кого зависит его судьба в кино, он никак не может произвести должного впечатления?! Тут какая-то досадная закавыка, роковая несправедливость! Почему не удается именно то, ради чего человек готов пожертвовать всем на свете — благополучием, достатком, твердым положением, всею полнотой жизни, простыми радостями бытия, на которые каждый из нас имеет право? Я приучил себя думать, что удача непременно приходит в награду за душевный труд, за самоотверженность, за верность цели, нас так воспитывали, иначе не могло быть, а вот бывает, оказывается. Вдруг очевидно сделалось, что должно повезти, а без этого никто никогда не узнает, рожден ли ты Моцартом или Эйзенштейном. Должно повезти… как-то обидно было об этом думать. Словно о взятке, которую следует всучить некоему нужному человеку.