Анатолий Макаров - Мы и наши возлюбленные

Впрочем, мой друг соперников не боялся. Он был уверен в Галиной любви, это чувствовалось хотя бы потому, что он был уверен в себе. Человек, который не убежден в том, что его любят, теряет почву под ногами, говорит невпопад, не в лад совершает поступки. Все время как бы перепроверяет сам себя, каждый жест и каждое слово. А мой друг блистал умом и талантом, а значит, видел себя таким, какими видят нас любящие люди…

Потом начались его поездки. Фильм предполагалось ставить сначала на одной среднеазиатской студии, потом на другой, что-то не получалось, что-то не утрясалось, мой друг исчезал из Москвы на две-три недели, а то и на месяц. Галю я в эти дни тоже не видел, она, разумеется, уходила на время в родительский дом, в круг отдельных от нас друзей и подруг.

Поэтому в дни приезда моего друга у нее тоже был такой вид, будто она вернулась откуда-то издалека, отсвет совсем иных интересов, разговоров, занятий сквозил ненароком в ее взгляде. Не знаю, замечал ли его мой друг, он слишком бывал увлечен рассказами о выборе натуры, об актерских пробах, о нравах на далекой студии под чинарами и пирамидальными тополями, о том, какой невероятный человек назначен директором его картины, кавалер трех орденов Славы, великий администратор, алкоголик, враль и при этом святой человек. Сама Галя, наверное, догадывалась о том, что взор ее как бы отсутствует еще в этой комнате, и сознательным усилием возвращала его из мест не таких далеких, как Средняя Азия, однако к комнате мыловара не имеющих ни малейшего отношения.

Так или иначе, дело шло к запуску картины, и разговоры сводились то и дело к одной теме — к тому, что моему другу по меньшей мере год придется прожить вдали от Москвы. Съемки, монтаж, озвучание, то-се, конечно, год — это в самом лучшем случае, планировалось, что Галя прилетит к нему в отпуск. Да еще недели две возьмет за свой счет. А что, чем не отдых в горах, среди персиковых садов и арыков?

Галя улыбалась прежней своей улыбкой, от которой что-то менялось в комнате мыловара, и глаза ее лучились.

…Мой друг возвратился из Средней Азии гораздо раньше, чем предполагал. Не через год, в связи с окончанием съемок, и, даже не через два-три месяца, когда, скажем, отснятый материал могли затребовать в Госкино. Он воротился под крышу мыловара спустя недели три после своего последнего отъезда. Я спросил его, надолго ли он в Москву. Он сказал, что, видимо, навсегда. Госкино не утвердило его в качестве режиссера-постановщика. Я вздрогнул: но почему? Ведь все уже было на мази, местное руководство согласилось, маститый кинодеятель, можно сказать, живой классик хотел именно его, режиссерский сценарий был утвержден, уже скомплектована была группа, выбраны актеры, наконец, деньги были затрачены… Да, да, хладнокровно подтвердил мой друг — и деньги.

Я вскипятился как-то особенно праведно, так всегда бывает, когда законный наш гнев ни к чему нас, в сущности, не обязывает и только свидетельством служит нашего искреннего участия чужому горю. Хотя нет, наверное, впервые до личной горькой обиды, до боли в груди осознавал я невезение моего друга, распознав в нем предвестие каких-то иных необратимых потерь и катастроф.

Помню, как мы встретились через несколько дней. Опять, как и год назад, наступили ранние холода, бесснежный ледяной ноябрь удивлял морозами. Мой друг, одетый в пальто, удачно надыбанное в скупке, держал в руках большой чемодан. На мгновение екнуло под ложечкой: вдруг все обошлось и он вновь улетает? Тут же по замкнутому его лицу понял, обойтись ничего в таких делах не может, принятые решения не пересматриваются, однако зачем же все-таки чемодан? Оказалось, что мыловар отказал моему другу от комнаты. То ли родственник какой-то приехал, то ли сын воротился из армии, короче, жилплощадь понадобилась. Но почему так сразу? Мой друг пожал плечами: одно к одному. Он даже не подозревал, насколько близок был к истине. Я спросил, куда же он теперь денется. Он вновь пожал плечами, однако, заметив жалкую мою растерянность, поспешил меня успокоить. У него есть знакомая администраторша в колхозных гостиницах при ВДНХ. Устроит на первое время ради прошлой дружбы. А там видно будет. Мы ждали Галю. У нее сегодня день рождения, не меняя интонации, сообщил мой друг, надо отметить. Я не знал, что и сказать. Хорош будет день рождения, самое время произносить тосты и говорить комплименты.

— Ты не прав, — покачал головой мой друг. — Имей в виду, женщину никогда нельзя лишать праздника. Какое ей дело до наших неудач? Она ничего не должна о них знать.