Андрей Кокоулин - Силы сопротивления

Бурдюков неожиданно для себя тяжело вздохнул.

— Что? — спросил Саня.

Бурдюков двинул плечом.

— Ничего. Семью вспомнил.

— Но Максим Андреевич…

— Я знаю! — оборвал Перышкина Бурдюков. — Знаю, что другие люди. Пошли.

Они одолели несколько пролетов. На этажах им открывались обширные помещения или короткие площадки. На четвертом из-под закрытых дверей выхлестывал серый бумажный язык в пятнах графиков и текста. На пятом дверей не было, но стояла оглушительная, прямо-таки первозданная темнота. В темноте что-то чуть слышно пощелкивало, и Бурдюков согласился с Саней, что надолго здесь лучше не задерживаться.

На восьмом они прогулялись до зеркальных панелей, где Перышкин под вспыхивающей на одну-две секунды лампой показал «эффект толпы», выбегая из-за поворота навстречу. Его многочисленные отражения, белея волосами, казалось, стремились добраться до Бурдюкова первыми.

— Классно, да?

Бурдюков пожал плечами. Он допил кофе и теперь не знал, куда деть кружку.

Лестничная площадка перед десятым этажом имела прозрачный колпак и двери наружу. Колпак был грязен, небо просматривалось с трудом.

— Стойте-стойте, — сказал Саня, когда Бурдюков потянулся к дверной ручке, и сделал загадочное лицо. — Нельзя так сразу.

— Почему?

— Вы такого наверняка еще не видели.

— И?

— К этому надо подготовиться.

— Каким образом?

— Успокоиться, выдохнуть, привести мысли в порядок. Тогда гарантированно вштырит, я вам обещаю.

Бурдюков хмыкнул. Молодость. Молодость, может быть, и вштырит. А его? Он был уже не так уверен в своем возрасте, но, во всяком случае, полагал, что ему гораздо больше лет, чем безусому Перышкину. Даже если принимать во внимание то, что на его лице сказалось, что он черт-те в чем ходил и черт-те что жрал. Впрочем, все они черт-те что жрали.

— Готовы? — спросил Саня.

Глаза у него блестели радостным ожиданием. Он предвкушал за Бурдюкова, как тот выйдет и впечатлится.

Смешно.

— Показывай, — улыбнулся Бурдюков.

— Давайте вы глаза закроете, а я вас проведу.

— Ты не мельтеши.

— Ладно, я предупреждал.

Саня потянул створку. Осеннее хмурое небо, разделенное дугами перекрытий, распахнулось перед Бурдюковым, ветер дохнул в лицо.

— Ну как? — спросил Перышкин.

Чтобы его не расстраивать, Бурдюков изобразил, что смотрит во все глаза. Панорама, конечно, открывалась замечательная, но ничего сверхъестественного, такого, чтобы ах, в ней не было. Балкон метров в пять шириной убегал по изгибу здания вправо, проспект с высоты представал, как на ладони, темнели асфальтовые дорожки, тянулись вверх свечки домов, облетевшие, голые деревья выстраивались аллеями.

Далекая труба пыхала дымом. Там громоздились какие-то кучи и помигивали красные и желтые огни.

Мир казался безлюдным и заброшенным. Бурдюков не заметил ни собак, ни кошек. Одинокий ворон кружил вдалеке.

— Супер, да? — спросил Саня.

Бурдюков подошел к бетонному ограждению балкона.

— Ты помнишь, где ты жил?

— Ну, где-то там, — махнул в сторону многоэтажек Перышкин. — Жил и жил, я не заморачиваюсь. Там все фальшивое. Дух захватывает, да?

— Жутковато.

— Почему? — удивился Саня.

— Ни электричества, ни людей.

— Ну, это же постапокалипсис!

— Чего? — не понял Бурдюков.

Он пошел по балкону, огибая тумбы с сухой землей, в которых раньше, кажется, что-то росло. Перышкин побежал за ним.

— Выживание на развалинах цивилизации! — восторженно говорил он. — Понимаете? Мы жили как бы в другом мире, но оказалось, что этого мира нет, а есть полный упадок и злобные уроды, захватившие контроль над всеми выжившими!

— Ты про это? — коснулся затылка Бурдюков.

— Ну!

Плитка похрустывала под ногами. Часть ее растрескалась. Одна из тумб была опрокинута, и рядом лежал ком земли, похожий на младенца, вывалившегося из утробы. Сухие и кривые палочки корней смотрели вверх, будто ручки и ножки.

Бурдюков перешагнул.

— И мы — силы сопротивления?

— Ага! Это же круто!

— Как же мы будем сопротивляться?

— Не знаю, Максим Андреевич скажет. Не просто же так он нас освободил. У него план есть.

— И какой?

— Он пока не рассказывал.

— А я уже очень скучаю по Магде, — зачем-то сказал Бурдюков.

— А это кто? — спросил Перышкин.

— Жена.

— Настоящая?

Бурдюков вздохнул.

— А какая разница?

— Ну, она же другая, не та, которую вы видели. Она вас, наверное, и не узнает уже.

— Вся шутка в том, что я ее, скорее всего, не узнаю.