Андрей Кокоулин - Силы сопротивления

— Что здесь?

— Хотя бы более-менее светло.

Какое-то время они кружили по коридорам и секциям. Перышкин совался во все углы, каждый раз разочарованно цокая. Пусто. По потолкам растекались блеклые световые пятна, позволяя разглядеть окружающее пространство, голые стены и выгородки. За стенами прятались помещения, за выгородками — трубы и провода. Все имело вид совершенно заброшенный и забытый, шелушилась краска, расплеталась обмотка, железо ржавело, полы и поверхности собирали пыль. То и дело под ноги попадались обломки пластика и шурупы.

Бурдюков неожиданно представил, что над ним сейчас так же гниют, крошатся, медленно разрушаются семьдесят этажей, и понял Санины страхи.

— В туалет хотите? — спросил Саня.

— Не откажусь, — сказал Бурдюков, прислушиваясь к звукам на этаже.

— Здесь хорошие туалеты.

— А слив?

— Какая-то вакуумная штука. Максим Андреевич объяснял, но я не врубился. Главное, что работает. Пока.

Они повернули обратно, потому что иначе было не пройти, и пересекли небольшой зал, стены которого были облицованы белой и черной плиткой в шахматном порядке. В центре зала поднималась к потолку пирамида из нескольких столов.

— Что это? — спросил Бурдюков.

— Так было, — ответил Саня. — Шутка чья-то.

Под ногой у Бурдюкова что-то тренькнуло, и он, наклонившись, поднял алюминиевую вилку.

— Поздравляю, — с улыбкой сказал Перышкин. — Ваш первый трофей.

— И куда ее?

— Пригодится. Есть ею будете.

— Да?

Бурдюков скривился. Он все больше склонялся к тому, что шнырять по этажам в надежде напасть на склад консервов или одеял, занятие глупое. Неправильное, трусливое занятие. От брожения впотьмах и пустоты он испытывал лишь глухое раздражение. Зачем лезть наверх, когда все необходимое находится внизу? — думалось ему. Паста. Оружие. Люди.

Все внизу.

Магда внизу. Отец внизу. Пусть не такие, какими он их себе представлял. Но он привыкнет. И они привыкнут. Надо только всю гадость понапиханную им из мозгов вытряхнуть, показать, что вокруг творится на самом деле.

И если Максим Андреевич сторонник собирательства и пряток на этажах, то Бурдюкову, наверное, будет с ним по пути.

Выживет ли он один? Это можно проверить.

В туалете имелись узкие горизонтальные оконца, и вслепую нащупывать писсуары не пришлось. Саня закрылся в кабинке.

— Знаете, — сказал он оттуда, — у меня дома к унитазу была очередь.

— У меня тоже, — сказал Бурдюков, пристраиваясь к писсуару.

Зажурчало.

— Мне вот здесь очень хорошо, — через паузу произнес Перышкин, — серьезно. Раньше я вроде бы и не жил. То есть, жил…

Он умолк.

— Я слушаю, — сказал Бурдюков.

— Понимаете, — стесненно продолжил Саня, — это сложно объяснить. Как бы прошлая жизнь — это не совсем жизнь была. Работала программа, понимаете? Мне показывали: это вот черное, это белое, это рука, это стол, это твои родители, а это твой мир. Даже сомневаться не приходилось, потому что возможность сомневаться отсутствовала как таковая. Я же сам все видел, все ощущал. Черное — черное, белое — белое. Какие вопросы?

Раздался свистящий звук, затем щелкнула задвижка. Саня вышел из кабинки и направился к боковой стене, где из пяти раковин уцелело всего две. Пока Бурдюков застегивался, слушая все тот же свистящий звук, уносящий его мочу куда-то вниз, Перышкин опробовал кнопки на кранах. Водой ни один кран не разродился.

— Пусто, — сказал Саня, вытирая руки о штаны. — Бывает, знаете, что сколько-то польется. Будто накапливается.

— Тут, смотрю, не все сняли, — сказал Бурдюков.

— Туалеты почти нигде не тронуты.

— Почему?

— Не знаю, — пожал плечами Саня. — Может, смысла нет всю эту сантехнику снимать. Ее же потом где-то складировать нужно. Пойдемте.

Они направились к лестнице.

— Дальше ничего интересного, — сказал Перышкин, одну за другой толкая несколько дверей, которые распахивались в темноту. — А про жизнь здесь еще вот что скажу. Я, знаете, иногда утром лежу и слушаю, что происходит у меня в голове.

— Голоса? — спросил Бурдюков.

— Нет! Ничего! — сказал Саня. — Понимаете? Нет в голове распорядка, нет команд, нет обязательных вещей, которых ты принужден делать. Тишина. И мысли ленивые-ленивые. Мои собственные. Вот где кайф. Я его чуть ли не каждую минуту чувствую. Посудите. Вот мы с вами. Мы же ходим по этажам не потому, что так надо, а потому, что нам захотелось. И все! У меня раньше и желаний-то не было.

Ступеньки с ограничительными линиями легли под ноги.