Андрей Кокоулин - Силы сопротивления

— Какие мы нежные, — ухмыльнулся Анатолий и, наклоняясь, принялся подбирать фигурки. — Хотите? — посмотрел он на Бурдюкова.

— Не умею, — сказал тот.

— Да, думаю, учить вас не имеет смысла, — скривившись, согласился Анатолий. — Только вас чему-то научишь, как все и кончится.

— Что кончится? — спросил Бурдюков.

Анатолий обвел зал руками.

— Все.

— Я могу сыграть, Анатолий Георгиевич, — подал голос блондин, чем вызвал в Василии скептический горловой звук.

— Можешь — садись.

— А я пройдусь, — сказал Бурдюков.

— Только не заблудитесь, Сергей, — сказал блондин, устраиваясь на кровати. — По некоторым коридорам тут можно плутать часами, а потом выйти в заколоченный тупик.

— Так я же с ним! — хлопнул по плечу Бурдюкова Саня. — И высоко мы не пойдем. Максимум на десяток этажей поднимемся.

— Чешите уже! — махнул рукой Анатолий. — Заодно туалеты новообращенному покажи, пригодится.

— Пойдемте!

Перышкин потянул нового жильца за рукав.

— Сейчас, — Бурдюков прихватил чашку с кофе. — По дороге выпью.

— Сюда.

Саня сначала побежал в один конец зала но потом резко развернулся и скорчил лицо.

— Давайте я вам еще запасной выход покажу.

Он устремился в другую сторону, к двери, над которой висел замазанный краской плафон. Бурдюков отхлебнул из кружки.

— Вы идете? — обернулся Перышкин.

— Иду.

За дверью оказалось небольшое квадратное помещение, имеющее выходы на все три стороны. Белобрысый провожатый приоткрыл пластиковую створку справа. Бурдюков увидел тумбу и часть серой стены.

— Это в глубину этажа, — пояснил Перышкин. — Там почти везде темно, света нет, мы, что могли, осмотрели уже. Но, в общем, ничего интересного. Секции и большие залы, разделенные перегородками. Ход вниз, если и есть, то до него никто из нас не добрался. Максим Андреевич сказал, что это бывший операционный этаж.

— Какой?

— Операционный. Ну, по контролю и управлению, — Саня коснулся своего затылка. — Раньше лифты, говорят, еще были подключены, но теперь они, понятно, не действуют. — Он прикрыл створку и толкнул дверь напротив. — А этой дверью попадете к туалетам и душевым. Вода есть по понедельникам и четвергам. Максим Андреевич говорит, что система полуавтономная, накапливает конденсат, так что периодически можно помыться. Ее выключили, но он снова включил.

— Ого, — сказал Бурдюков, удивляясь высокому и светлому, многооконному коридору. — А как он включил, если электричества нет?

— Там вроде батареи, — сказал Перышкин, шмыгнув носом. — У нас вечером тоже электричество бывает, тоже как-то автономно накапливается, на полчаса, на час. Дальше еще есть столовая, небольшая, они почти на каждом этаже встречаются, но мы из этой, что было, вынесли.

— А что было? — спросил Бурдюков.

— Кофе вот, — кивнул на кружку в его руке Саня. — Пришлось, правда, кофемашину расколошматить. Еще немного крупы нашли, но ее варить не на чем.

— Может, сходим туда? — предложил Бурдюков.

— В туалет?

— Нет, просто.

— Не, — мотнул головой Перышкин. — Я вас сначала на смотровую площадку отведу. Вот где классно. Я в первый раз вообще умер!

Он открыл левую дверь.

— Это вот лестница наверх. Вон, видите значки — эвакуационный выход. Сюда спускались, а потом через наш зал надо было бежать на первый этаж. Ну, это при пожаре или еще каком происшествии.

— Я знаю, — сказал Бурдюков.

Они вышли к широкому лестничному пролету, по которому строем мог вольно пройти десяток человек. Ступеньки имели желтые ограничительные полосы. Металлические перила украшали прозрачные, возможно, флюоресцентные кольца.

— У вас нет страха высоты? — спросил Саня.

— Вряд ли, — сказал Бурдюков. — Вроде не было. Я жил на седьмом… нет, на шестом…

Он нахмурился, обнаружив, что совершенно не помнит, на каком этаже находилась его квартира. Может быть, на восьмом. Может быть, на девятом. Или… Нет, точно не на первом. Он видел дом напротив, и было достаточно высоко. Значит, начинать надо с третьего.

Бурдюков зажмурился.

— Извините, — сказал Саня.

— Сейчас. Постой.

Третий тоже, если подумать, низковат.

Бурдюков попытался вызвать в памяти хотя бы дом, но понял вдруг, что в череде одинаковых панельных коробок, стоящих по обе стороны проспекта, сейчас вряд ли определит свой, даже если его перед ним поставят. И как же тогда? Куда он вернется?

Ведь к тому же, если он вернется… Узнают ли его? Примут ли за своего? Или у Магды уже новый Серенький?