Андрей Кокоулин - Силы сопротивления

Максим Андреевич скрипнул зубами.

Бурдюков смотрел на кресла. Сказать, кто находится внутри, было невозможно. Слишком уж хитро внутрь заворачивались бока. Правда, одно, украшенное кое-как стянутой скотчем трещиной, заставило его остановиться.

Кажется, в кресле кто-то лежал. Просматривался голый живот и рука. Бурдюков шагнул было с дорожки, но доктор за рукав халата потянул его обратно.

— Еще насмотритесь, — сказал он. — Сейчас повернем — и насмотритесь.

— Там люди? — спросил Бурдюков.

— А кто же еще?

— А почему они лежат, не работают?

Максим Андреевич издал смешок.

— Как раз работают, Веня.

Дорожка отрастила перпендикуляр, и они перебрались на него. Кресла стали ближе, и — главное — теперь глазам Бурдюкова представали их внутренности, а не пластик внешней обшивки.

— Смотрите внимательно, — произнес Максим Андреевич, замедляя шаг.

В креслах полулежали люди. Они явно были из той массы, что вместе с Бурдюковым утром текла к зданию. Об этом говорили их грязные тела и накрученные вокруг тел тряпки и целлофановые клочья, создающие видимость одежды.

Бурдюков вглядывался в лица и видел, что все они спокойны и бледны. Глаза закрыты, губы раздвинуты в слабом оскале.

— Они спят? — спросил он.

— В какой-то мере, — ответил ему Максим Андреевич. — Они подключены.

— К чему?

Доктор постучал пальцем по лбу.

— К управляющим контурам. Их мозги используются как вычислительные мощности, как командные кластеры. Я нисколько не иронизировал, ваши коллеги действительно работают.

— Но…

— Потом, Вениамин, — сказал Максим Андреевич. — Нам надо обойти зал.

Кресел было много. Бурдюков был уверен, что число их доходит до тысячи штук. От зыбкого света и округлых ракушечных форм у него зарябило в глазах.

— Вы понимаете, — сказал Максим Андреевич, коротко обернувшись, — это уже коллапс. Но никому нет дела.

— Почему? — спросил Бурдюков.

— Потому что никому не надо. Санитарная обработка — это, понимаете, лишнее. Без этого уже можно обойтись. Болванчикам оно к чему? Потерпят болванчики. Все равно ничего не заметят, не учуют и не оценят. Бессмысленная возня получается. То ли дело автоматический душ после!

Доктор взмахнул рукой.

— Сахар, глюкоза — тоже не нужны. Чего тратить драгоценные продукты! Колите ПОБС, дорогой Максим Андреевич! Не думайте. Думать вредно. Колите. А то что скорость обработки сигналов падает и процент сбоев растет из-за истощений, так болванчиков много. Один кувыркнулся, другой заменит. Автоматика только перераспределит процессы.

— Как это — кувыркнулся? — спросил Бурдюков.

— Умер, — просто сказал доктор.

Бурдюков внимательней посмотрел на людей, лежащих в креслах.

— Здесь?

— Бывает и здесь, чаще — на проспекте или в домах. В этом смысле, у нас — полная демократия, широкий диапазон.

Они снова повернули. Впереди обозначилась дверь.

— Я не видел мертвых, — сказал Бурдюков.

— Именно, что не видели. Раньше мертвецов похоронные команды выносили, а сейчас уж и не знаю, может, трупы лежат у вас в спальнях и делят места с живыми людьми.

— Я бы заметил, — нахмурился Бурдюков.

— Вряд ли, — сказал доктор. — И семья ваша, скорее всего, давно уже не настоящая ваша семья. Иные родственники, думаю, сменились по нескольку раз.

— В смысле?

— В том смысле, что вы зовете близкими совершенно чужих вам людей. Вам лишь кажется, что они — ваша семья.

— То есть, моя Магда — не Магда?

— Да.

— А мой брат? Мой отец?

— А вы узнавали их в измененном состоянии? — спросил Максим Андреевич. — Или их внешность все же разительно отличалась от вам привычной?

— Отличалась, — глухо сказал Бурдюков.

— Вот видите.

— Значит, у меня нет семьи?

— Увы.

Они подошли к двери. Пискнул ключ. Выходя из зала, Бурдюков оглянулся. Под ртутным светом с этого ракурса зал походил на гигантское засеянное поле. Бутоны кресел всходили на тонких ножках, внутри — червоточинами, загогулинами, может быть, семенами — лежали худые и грязные люди.

С потолка сыпнули искры, и несколько метров далеко в стороне погрузились во тьму.

— Сюда.

Вслед за Максимом Андреевичем длинным лестничным пролетом Бурдюков поднялся на следующий этаж. Следы запустения здесь бросались в глаза. Некоторые коридоры пугали полным отсутствием света, со стен облезала краска и мозаика, под ногами постоянно что-то похрустывало.

— Ничего уже никому не надо, — с горечью произнес доктор. — На этот этаж, представьте, уже не ходят. А над нами их еще семьдесят.