Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

– Возня, от которой хлопот не оберешься. А куда замужней женщине деться? Хочешь не хочешь, усталая не усталая, хворая или здоровая – изволь, подставляй ему. И дети через это получаются.

Ассунта глядела на стол, глаза ее снова затуманились слезами. Однако она продолжала говорить, и Стелла замерла – малейшая неловкость заставит мать вновь закрыться в своей скорлупе.

– Бывает, думаешь: довольно с нас детей, не хочу еще одного вынашивать. Да только мужу такое не скажешь. Ему приспичило – а тебе отдуваться.

Мигнуло пламя свечи. Стеллино сердце пустилось вскачь. Воображение, оживленное алкоголем, теперь не остановить – картинки пошли чередой, Стелла видела себя на Ассунтином месте.

Тина глядела на мать совершенно круглыми глазами. Наконец осмелилась спросить:

– А это больно?

– Нет, – ответила Ассунта. – Ну разве что иногда. Если совсем уж не хочешь, а он все равно… Или если он напился – тогда тычет-тычет, вконец замучает. Да вот еще неуемные мужья попадаются. – Ассунта сморщила потрескавшийся от холода нос. – Лучший муж – это который дело делает быстро и у которого pistola не очень большая. У кого большая – от тех больно.

Ассунта поежилась. Даже алкоголь не мог взять верх над ее природной стыдливостью.

– До свадьбы, девочки, про то не узнаешь. Может и не повезти.

Стелла залпом осушила стакан. Подумала: «Мне уже достаточно не везло. Довольно».

К часу ночи они прикончили вино. Играть в карты больше не могли – слишком опьянели. Антонио все не было. С дурацким хихиканьем Стелла и Тина уложили мать и пошли в свою спальню. Снова стало зябко – согревающий эффект вина улетучился. Девушки забрались в постель. Тина рыгнула приторно, тухловато. Неужели и Стеллино дыхание так пахнет? Не поколотит ли Антонио их троих, когда обнаружит, что они «раздавили» целый кувшин? Почему он пошел к проститутке, когда здесь его жена? Раньше – понятно; но теперь? Радоваться ли, что отец не беспокоит Ассунту, или злиться на него: нарушил Господню заповедь, блудит, при живой-то жене? А каково матери? Действия мужчин по отношению к женщинам сами по себе – гадость; однако еще гаже знать, что муж то же самое вытворяет с другой женщиной. А она, эта другая – тоже ему детей вынашивает да рожает или как?

Стеллины мысли перекинулись на финансовый аспект ситуации. Это ж сколько денег Антонио извел на свою шлюху! Да если б он эти деньги копил, они – его семья – давно бы в Америке жили! Значит, не больно-то ему хотелось семью при себе иметь…

Темнота давила на Стеллу, и под сомкнутыми веками во всех омерзительных подробностях разворачивалась та душная ночь в Иеволи: ягодицы Антонио, трясущиеся от сосредоточенных усилий; материнский задранный подол. Саднящая боль от щипков в самом потаенном местечке, кровь, проступающая под отцовскими ногтями. Стеллу жестоко тошнило. Причин тому было три: опьянение, воспоминание, боль за Ассунту, связанную клятвой верности и послушания с мерзавцем… Внутреннюю сторону бедра свела судорога – Стелла даже не сразу сообразила, что это от излишнего напряжения. Нет, с ней такого не сделает ни один мужчина. Никогда.

Настала весна 1940-го. По пути в церковь Стелла заметила: деревья стоят голые, а кусты – серые, неказистые – сплошь покрылись ярко-желтыми цветами. Это форзиция, объяснили ей. Форзиций в Хартфорде несметное количество. Аккуратно подстриженные, они служат изгородями, разделяя квадратные придомовые участки; лохматые и неопрятные, сами по себе растут вдоль дорог. Именно по форзициям в Коннектикуте узнаешь, что зиме конец. Воздух был холоднющий, как в Иеволи под Рождество; Стелла не сомневалась, что цветы замерзнут. Однако они выжили, а скоро появились и другие – много других.

В Иеволи, думала Стелла, сейчас цветут камелии и желтые нарциссы. Хорошо бы кто-нибудь догадался нарвать букет нарциссов бабушке Марии – она их запах обожает…

С домом на Бедфорд-стрит явно возникли проблемы. Сделку Антонио заключил выгодную, что да, то да; только где он возьмет две тысячи долларов – непонятно. Если у Антонио и были сбережения (в чем Стелла сильно сомневалась), он о них помалкивал. На стройке отец зарабатывал по восемнадцать долларов в неделю. За квартиру Фортуны платили шесть долларов в неделю. Один доллар Антонио по воскресеньям, после мессы, опускал в кружку для пожертвований. Пять долларов уходило на продукты. Стелла быстро смекнула: даже если оставшиеся шесть долларов отец кладет в банк (а это вряд ли), за год набегает всего три сотни.