Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

– Так это церковь? – переспросила потрясенная Тина.

– Stupida! – Антонио расхохотался. – Говорю же: торговый центр. Самый большой во всей Америке. А находится здесь, в Хартфорде. – Он извернулся на переднем сиденье, чтобы взглянуть на Тину. – С чего ты решила, будто это церковь?

Тина не ответила: ее обозвали дурындой. Стелла была полусонная и тоже не стала объясняться, хоть и поняла, что сестра имеет в виду. В сияющих огромных окнах удивительного дома стояли высокие, белые-пребелые синьорины – статуи, да, но какие-то необыкновенные, почти живые. Сверху лился на них ярчайший свет – такого даже в солнечные дни Стелла не припомнит. Вот и получается, что эти синьорины – ангелы небесные.

Уже перевалило за полночь, однако все Фортуны пошли в дом Тони Кардамоне. Их поджидала жена Тони, Пина – сонная, она явно обрадовалась гостям, весь стол закусками уставила. Тут и котлетки из баклажанов, и сыр проволоне, и маринованные грибы, и жареные перчики. И разная рыба – анчоусы, сардины, треска в панировке. Рождество, как-никак; праздник. Тетушка Пина приготовила феттуччини и овощное рагу (горшочек был завернут в плед, чтобы оставаться горячим). Вот, значит, как питаются американцы итальянского происхождения! Наверное, когда они эти блюда поглощают, им кажется, что они снова на родине – даром что в Италии ничего подобного и не нюхали.

После кошмарного ожидания в порту Стеллу наконец-то отпустило. Лишь теперь она поняла, до чего голодна. Зато после еды навалился сон: вот-вот отключится, прямо за столом, на стуле с нарядной обивкой, и всю ночь так сидя проспит. Ровно в тот момент, когда держать глаза открытыми стало невмоготу, отец поднялся и велел всем идти к машине – кузен Тони отвезет их домой.

Здание, к которому они подъехали, было такое же большое, как и дом Тони Кардамоне, однако на улице горело меньше фонарей. По выщербленным ступеням Фортуны поднялись на третий этаж, причем Тони втащил Ассунтин узел. Затем он тепло попрощался и уехал. Стелла еще подумала: странно, что такой славный человек – родной брат тети Виолетты, этой злюки с колючим взглядом.

На лестничную площадку выходили две двери. Антонио достал большой серебристый ключ и отпер квартиру, из которой пахнуло сквозняком. Так вот оно, новое жилище. Антонио нашарил выключатель – неопрятная гостиная озарилась электрическим светом. Сразу стало ясно: женской руки тут нет, некому до сих пор было навести уют, который скрашивает людям жизнь.

Стелла и Тина проследовали за отцом по коридору.

– Вот ваша комната, девочки, – сказал Антонио, распахнув перед ними дверь. – Только ваша; мальчики будут спать отдельно. Ну, нравится? Небось получше, чем в деревне, а?

Сестры ни звуком, ни кивком не подтвердили, что здесь «получше». Антонио провел дочерей в ванную и спустил при них воду в унитазе.

– Зацените – не один ватерклозет на весь дом, а наш, личный! Главное, не засорить. А то сантехник кучу денег берет за прочистку, каналья этакий.

Стелла с Тиной переглянулись. Кто это – сантехник? И как поступать, чтобы не засорить эту белую фаянсовую чашу? Ладно, утром разберутся.

Наконец Антонио удалился. Стелла плюхнулась на кровать, сбросила туфли. Пока она растирала ступни, Тина тупо смотрела в открытый чемодан.

– Оставь, Козявочка, – сказала Стелла. – У меня сил нету. Засыпаю совсем. Завтра распакуемся.

– Ты права, – кивнула Тина и вдруг заметила штору. – Ой, у нас в комнате настоящее окошко!

Тина отдернула штору – и замолкла, по всей вероятности, впала в столбняк. Стелла, забыв про усталость, подскочила к сестре.

Почти под самым окном тянулся сетчатый забор с колючей проволокой, а за забором… за забором были лачуги. Много лачуг. Сверху казалось, они не рядами стоят, а кучей свалены. Замусоренное пространство освещал костер, сложенный из всякого хлама. На жестяных кровлях плясали оранжевые отблески. У костра сгрудились люди, закутанные во что попало. Как, наверное, им холодно в эту зимнюю ночь, ведь лохмотья не греют, не могут греть! А какие у них замурзанные, изнуренные лица! Стелла вспомнила цыган в Никастро – пеструю, востроглазую толпу. Ее затошнило.

– Это что же, – начала Тина, и тотчас от ее дыхания запотело холодное стекло. Голос как будто надломился. – Это здесь нам теперь жить?

Пятой недо-смерти предшествовал сон.

Июльским утром сорок первого года, на заре, когда небо приобретает размытый лавандовый оттенок, Стелла пробудилась первая. Их с Тиной ждала работа на табачной плантации. Пусть Тина еще поспит, решила Стелла, глядя, как сестра во сне пустила слюнку – видать, что-то приятное ей пригрезилось.