Тимур Максютов - Зеркальные числа [сборник litres]

Милена не дослушивала, поворачивалась и уходила. Сидела на веранде, смотрела в сад – там яблони роняли листья, птицы пересвистывались о простых своих жизненных происшествиях, тяжело летали толстые шмели и безжалостные осенние осы – ронины без гнезда. В солнечные дни рядом клала смарт, чтобы заряжался. В комнате не оставляла, носила под платьем на животе. Дворня любопытна, украдут посмотреть волшебную бумагу, разобраться не разберутся, конечно, но и не вернут. Утопят или сожгут.

Сергей Васильевич шел за нею, издалека слышно было, как он медленно-медленно и тяжело ногами шаркает, как каменный гость. «О, тяжело пожатье каменной его десницы». Доходил до нее, садился рядом, руки целовал.

– Прости, – говорил. – Прости дурака старого. Почитай мне, Миленка моя.

Милена брала смарт – перед кем тут уж таиться – читала ему Пушкина, Карамзина, Гоголя, иногда Вольтера. Он кривился от ее французского произношения, часто поправлял, но слушал благодарно. Вперед во времени она сильно не забегала – зачем больному старику невнятные реалии будущей прозы? Зачем ей путаные сумасшедшие объяснения, откуда и как? Вот волшебная бумага, приобрела в Москве за большие деньги, рублей двести платила. Как именно работает – не знаю, но вот роман известного француза де Бальзака «Утраченные иллюзии», читать ли?

Стихов она ему никогда не читала, Батышев и не просил.

Перед Рождеством письмо пришло – что Дмитрий Сергеевич по велению сердца и в порыве внезапной страсти обвенчался в Петербурге с молодой княжной Джаиани, едва ли восемнадцати лет. Из полка ему дали отпуск, но приехать в Сосновку по зимним дорогам никак не получится – поэтому отправляются они в путешествие по Италии, оплаченное родителями княжны. Но по весне, как дороги подсохнут – непременно приедут за благословением любимого папеньки.

А ночью крик поднялся – Софка, кузнецкая дочка, рожать принялась, да плохо пошло, бабка повивальная сказала – все, все, доблудилась девка, господь не тимошка, видит немножко. Кузнец Валентин очень любил дочку, волосы на себе рвал, на колени падал – за доктором ехать, дать сани.

– Бога ради, – повторял, – бога ради. Барин, барыня…

Милена вздохнула – да уж, барыня-барыня, сударыня- барыня – оделась, сунула в карман шпристоль с лекарствами и одну из кассеты с сотней своих заветных нанок – в каждой пять миллиграммов силиконовых нанороботов, много чего в теле заштопать-починить могут, дня на три их хватает, потом растворяются, поедаются лейкоцитами.

Софка кричала так, что стены избы гудели и уши закладывало, мать ее с иконой стояла, руки уронив. Милена всех быстро распогоняла – кого за кипятком, кого за самогоном руки мыть, кого за чистыми тряпками в усадьбу. Рукава засучила – и до рассвета. Девку спасла, младенец не выжил. Прокесарить бы ее еще в полночь, сразу, эх…

Возвращалась по аллее в утренних сумерках, поскальзывалась на оледенелой дорожке. Нога поехала – села в снег, разревелась. Кто она теперь? Что же ей делать? Кому она нужна?

– Кровью пахнешь, – пробормотал Сергей Васильевич сонно. Он в ее постели спал, грел одеяла как мог, ждал ее. Подвинулся, обнял.

– За меня выходи-ка, – сказал вдруг. – Люблю тебя, Миленка моя. Знаю, что Митька тебе голову задурил, что ты сердце свое ему на блюдечке принесла, а он поигрался и бросил в сторону. Я подберу, согрею, беречь буду.

– Младенчик умер, – всхлипнула Милена. – Мальчик. Внук бы вам был.

– Мне Митька таких внуков полдеревни уже настрогал, – отмахнулся старик. – С четырнадцати лет начал, я уж и счет потерял. Софка как там, живая? Да не реви ты, лучше мне ответь – я ей руку и сердце, а она мне сопли…

Женились тихо, в начале марта, на Косьму Яхромского. С ногами у Сергея Васильевича гораздо хуже стало, но кузнец Валентин по Милениному чертежу сделал ему металлическую рамку – ходунок на деревянных колесах. Хорошая вышла рамка, способная. Жених с нею сам доковылял до часовни в саду, там их и обвенчал отец Николай – высокий, худющий, бородатый сверх всякой меры, казалось – на лице только глаза голубые есть и бородища. Милене хотелось сфотографировать его для интереса, потом срисовать карандашом – Сергей Васильевич брал уроки в юности и теперь учил ее технике рисунка – но она постеснялась размахивать смартом.

По снегу в саду прыгали маленькие яркие птички с желтоватым зобом и зеленой спинкой.

– Птички – овсянки, – сказал Сергей Васильевич, поднимая к губам Миленину руку и прикладываясь, как к иконе, – Раньше на Косьму овсяннички пекли, хлебушки весенние. Крошили птичкам во дворе, чтобы весну приманить. «Поешь овсянничка вместо пряничка» – мне нянька говорила, помню… Давай, женка моя молодая, веди меня обратно в дом. Буду тебя теперь по- мужески любить-миловать, с господним благословением.