Тимур Максютов - Зеркальные числа [сборник litres]

Милена задохнулась от счастья.

В Сосновке она бывала в юности – после школы специально ездила, «по Батышевским местам». Ходила по комнатам – вот письменный прибор, которым Батышев предположительно написал поэму «Свеча во тьме», вот его платяной шкаф, в кафе в фойе очень вкусные пирожные.

Больше всего ей тогда запомнился ангел на надгробьи Батышева – было у него удивительно красивое, внимательное лицо, словно он все знал, все видел, по всем скорбел, все прощал. Такой был ангел, что Милена разрыдалась, головой уткнулась в могильную плиту и пожелала всем сердцем – чтобы невозможное стало возможным, чтобы они могли через века увидеться. А через год и «Рекоррида» на горизонте событий появилась, и шанс выиграть-то был крохотный, а Милена невезучая…

Отец Батышева ей сразу не понравился – суровый полноватый старик, очень резкий на слово. Милену сразу за задницу ущипнул, она взвизгнула.

– Миленка, – назвал ее сразу и на «ты».

– Я, – сказал, – всех баб, кого Митька по ночам веселит, на «ты» называю, привычка у меня такая.

Митя казался все прохладнее, Милена, в отчаянии, хотя раньше представлялась просто «путешественницей издалека», рассказала ему, откуда пришла и как его всегда любила. Смарт достала, хоть до того и клялась себе в секретности. Показала ему картинки, музыку играла, минут двадцать он выдержал, потом убежал с безумным взглядом. Ночью не пришел. Два дня ее избегал.

А потом вечером Милена его видела в саду – смеялся с молодой дворовой девкой, дочкой кузнеца, что ли. Косы у нее были тугие, почти белые. Целовал ее, прижав к дереву. Милена чуть не умерла, когда увидела. Села на кровать – ноги не держали…

– Видела, что ли? – зло спросил он на следующий день. – Следила?

Потом прощения просил, руки целовал. Умолял остаться отцу помочь – самого в полк вызывали, – управляющий проворовался, отец хочет сам управлять, но здоровье все хуже.

– Сиделка тебе нужна? – спрашивала Милена. – Не я сама, а руки за стариком ходить?

– Ты конечно, только ты, – говорил он. – Я за тобой вернусь, обещаю!

К осени она поняла – Митя за ней не приедет. Пожалуй, надо было куда-то уехать, как-то начать строить свою жизнь, здесь, сейчас. Но Милена завязла, застыла в неопределенном времени, как мошка в смоле – мошка ждет, когда же ее отпустит и она полетит дальше, а смола застывает и твердеет.

Сергей Васильевич стал иногда приходить ночью к ней в комнату. Ложился рядом, клал ей руку на плечо. Потом, иногда – на бедро. Мочь он уже ничего не мог, но говорил, что в такие минуты вспоминает, каково оно было и чувствует отголосок прежней сладости. Милене было бы легко это пресечь поначалу, но она чувствовала, как искренна тоска старика по себе молодому, по радостям жизни, которые приближающаяся смерть по одной убирала из его досягаемости, как строгая нянька уносит от малыша игрушки, чтобы скорее заснул. К тому же его прикосновения в темноте напоминали ей, как трогал ее Митя, и пахло от старика похоже, хоть запах и искажался старостью и нездоровьем.

Одиночество, в которое каждый день теперь просыпалась Милена, было невыносимо тяжелым, пустым, холодным – будто лежала она, раздавленная тоннами времени, как мамонт подо льдом вечной мерзлоты, и только сердце все еще зачем-то билось, разум в голове ворочался да душа ныла. А где-то, километры времени вверх, шелестят деревья и травы, все, кого она знала, смотрят тиви, записываются в космические миссии, да и просто ходят на работу в таганрогский роддом номер три, смеются, пьют вино с подружками. Впрочем, она знала, что картинки ей рисует подправленная память и тоска – никого она никогда там не любила, только Батышева, да и того не настоящего, а собою же и придуманного. Знала она, что и ее саму тоже, кажется, никто особенно не любил, разве что мама с папой, но и те друг в друге всегда нуждались куда сильнее, чем в дочери, а ее родили потому, что «без ребенка – не семья». Милена смирилась в детстве, смирялась и теперь, подвигаясь в постели, чтобы Батышев-старший мог рядом лечь поудобнее. Свалится старик – еще чего доброго шейку бедра сломает. Так Милена знала, что хоть кому-то нужна здесь, что ее присутствие хоть что-то значит.

– Стихов тебе… всем вам стихи подавай, дурам… – ревниво ворчал Сергей Васильевич за завтраком, намазывая маслом ломоть свежего хлеба. – Ну вот тебе стих, от божественного вдохновения, бери перо, бумагу, записывай за мной – У моей Миленки толстые коленки, серые глазенки, голая пи…