Тимур Максютов: Офицерская баллада

Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Санкт-Петербурга

Такие цвета здесь бывают только в мае, да и то недели две, не больше. Густо-синее небо. Безупречное – ни единого белого комочка. Опрокинутое над изумрудной степью, покрытой новорожденной травой длиной в женский ноготь.

Ольга Андреевна с удовольствием вступила босыми ножками в нагретый солнцем янтарный квадрат паркета. Отдернула тюлевую занавеску, скрипнув кольцами по проволоке. Надавила узкой ладонью на ручку балконной двери; открыла, впустив в комнату непривычно чистый, без единой пылинки, сквознячок.

Совсем немного дней пройдет, и беспощадное монгольское солнце убьет зелень, превратив ее в грязно-желтый пыльный ковер. Сводящий с ума, вечный ветер пустыни Гоби будет гонять мутные клубы, покрывая мелким серым прахом все вокруг.

А небо выгорит до рвотно-блеклого оттенка старых сатиновых трусов. Сзади раздались зевок и противный скребущий звук. Легкое воздушное настроение мгновенно сгинуло.

Ольга оглянулась и поморщилась.

– Коля! Ну сколько тебя просить! Не чеши свои… причиндалы свои! При мне.

– Отставить нытье! Подумаешь, какие мы нежные – муж хозяйство при них чешет! Иди лучше борщу согрей – я жрать хочу. И балкон закрой, дура, пылища же налетит!

– Подожди немножко. Помнишь, ты только майора получил… В семьдесят восьмом году? А, неважно. Мы в санаторий поехали, в Адлер. Чемоданы даже не стали заносить, побежали на берег Было утро, такое свежее! И море. Синее-синее. Вот подойди, погляди – небо сейчас такого же цвета, как тогда море. Прямо дежавю какое-то. И ты меня еще тогда обнял, так нежно. И сказал…

– Слушай, хватит трындеть, а? Жрать, говорю, давай!

Ольга Андреевна с грохотом захлопнула балконную дверь. Стремительно пронеслась на кухню, давя подкатывающие к горлу слезы и стараясь не слушать доносящееся вслед шуршание газеты и злобное бормотание:

– Это ж надо, слов каких нахваталась – «дежавю»! Ерш твою! Графиня, понимаешь…

Вентилятор гудел пожилым шмелем, безрезультатно перемешивая горячий воздух затхлого кабинета. Жаркий монгольский август восемьдесят восьмого года никак не кончался.

Начальник кадров политотдела армии потянулся, хрустнул затекшей шеей. Денек выдался нелегкий – с утра шли бирюзовым потоком молодые лейтенанты в золотых крылышках погон. Пришло время выпускников военно-политических училищ, и каждого надо было пристроить в нужную клеточку – вакансию. Не забывая при этом о просьбах друзей из гарнизонов («Петрович, ты уж мне подбери сопляка получше, а за мной не заржавеет») и главное – прямых указаний по поводу «блатных».

Одного такого «с волосатой лапой» только что удалось впихнуть на непыльную должность в Дом офицеров. Барчук не оценил усилий и ныл, что «он не клоун, на концертах кривляться». А хочет он в редакцию армейской газеты, потому что чувствует в себе небывалый талант.

Полковнику пришлось построжать голосом и справедливо заметить, что лейтенант на Мурзилку похож еще меньше, чем на клоуна. А заметки тискать в газету ему никто не помешает. Повеселевший генеральский сыночек отправился в штабной узел связи, чтобы, вопреки всем правилам, сообщить в Москву по недоступному простым смертным прямому каналу о первом офицерском назначении.

Кадровик обнаружил погибающую в остатках холодного чая синюю муху, отставил стакан. И сипло крикнул:

– Следующий! Есть еще кто?

Дверь застенчиво открылась, и в кабинет проник юный офицер, сияющий пуговицами на новеньком мундире.

– Товарищ полковник, курсант… ой… виноват. Лейтенант Тагиров прибыл для дальнейшего прохождения службы.