Тимур Максютов - Офицерская баллада

– Что, дождался часа освобождения, Воробей?

– Так точно, товарищ майор! Разрешите вручить?

– Валяй.

Лейтенант подошел к изумленному Марату и напялил ему на голову нелепую фуражку. Потом пожал руку и заявил:

– Пост «дэзэ» батальона сдал! Ну, чего молчишь, салага? Говори, что принял.

– Это… Чего принял-то?

– Это – важный символ. Теперь твоя очередь исполнять обязанности «дежурной задницы», понял? Крайнего за все – ты самый молодой офицер теперь в батальоне, гы-гы! То есть: вечно дежурного, постоянно ответственного, первого кандидата в командировку. Что там еще? Военного дознавателя и еще всякая ерунда Так положено. Ну, чего – молчать будем?

– Ладно. Положено – значит, так и быть. Пост «дэзэ» принял.

– Ну, вот и молодец! Вечером отметим – я проставляюсь. А то заждался тебя.

Марат был несколько озадачен. И капитан на станции, и этот лейтенант говорили, что уж очень его заждались. Выдающаяся интуиция подсказывала Тагирову, что ожидания эти лично для него – не праздничные. Скорее, наоборот…

Я нашел ее на антресолях – огромную, помятую, надорванную по краям, в крошечных коричневых пятнышках мушиных делишек (бумага глянцевая, а мухи любят гадить на глянец, и я их понимаю). Свернутую в рулон карту мира 1987 года издания. Я расстелил ее на полу в гостиной и прижал томиками Достоевского края, норовящие скрутиться назад, в прошлое.

На половину планеты, спиной к набитым льдом полярным морям и задорному хохолку Чукотки, упираясь в Аляску, разлегся огромный розовый зверь – СССР. Длинная морда Камчатки раздвигает тихоокеанские воды, из простуженного носа капельками текут Курильские острова. Крепкая передняя лапа Приморья придерживает Китай; задняя, подкованная Кавказом, стоит на Турции и Иране. Огромное мягкое брюхо Средней Азии неоформленным бугром валится куда-то вниз, придавив Афганистан. Мощная задница приперла Европу к Атлантике. А маленький крепкий хвостик Кольского полуострова греется в остатках Гольфстрима, дружелюбно помахивая Финляндии.

Это – моя страна. Ее офицеры и солдаты служили, сражались, пили водку и влюблялись по всей планете – от джунглей Никарагуа до джунглей Вьетнама, от вылизанных немецких городков до кукурузных полей Мозамбика.

Что мы делали там? Ради чего проливали кровь? От кого я защищал два миллиона квадратных километров пыли и камней, столько же монголов, сто тысяч тонн саранчи и неизвестное количество тарбаганов (тарбаганы – это здоровенные степные суслики с симпатичными мордочками и карими глазами)?

Половина страны топила печки ворованными дровами и бегала по морозу в дощатый сортир, питалась одной картошкой и жила в бараках, чтобы белозубый старший лейтенант смог взбодрить ракету бессмертным «Поехали!» и оттуда, из ледяной бездны, подарить свою незабываемую улыбку нежно-голубой Земле. Потому что мы искренне любили их всех – обижаемую куклуксклановцами Анджелу Дэвис, безымянных ангольских негров и щуплых вьетнамцев, сбивающих то ли бамбуковыми копьями, то ли советскими ракетами громадные американские бомбардировщики.

Нам было не до личных удобств, когда в мире горе и угнетение. Мы строили коммунизм – не для себя, а для всего бестолкового человечества, не способного понять своего будущего счастья. И ради слезинки чужого ребенка, плачущего под бананом на берегу теплого океана, мы были готовы оставить без еды собственных детей. И сжечь к чертовой матери всю планету в атомном пламени.

Да, мы такие. Незваные спасители. Загадочные и непредсказуемые.

Для самих себя.

Лейтенанта Тагирова проводили в его собственный, общий с отсутствующим парторгом кабинет. Там густо разило коктейлем из запаха дешевых крепчайших сигарет и спиртного. Затхлая атмосфера действовала угнетающе, поэтому Марат с искренней радостью принял предложение Морозова познакомиться с расположением части.

Прошли по чисто выметенным асфальтовым дорожкам, мимо юных ухоженных топольков. Срезали путь через утоптанное пыльное футбольное поле без единой травинки.

Майор Морозов свое ремонтное дело явно любил и неожиданно интересно рассказывал о противотанковых ракетах и покалеченных горными дорогами гаубичных колесах, о захандривших станциях звуковой разведки и лазерных дальномерах… Особенно его увлекла зенитная самоходная установка «Шилка» – скорострельная четырехствольная пушка на гусеничном ходу, заболевшая слепотой радиолокатора.