Тимур Максютов - Зеркальные числа [сборник litres]

– Подойдешь, – сказала немая сипло, засунула мне в грудь длинный костлявый палец и пошевелила им внутри. – Будешь хорошим якорем. Славный мальчик.

Сердце захолодило. Женщина улыбнулась. Зубы у нее были острые и красноватые. Я отвернулся, дрожа, и увидел, что в дверях стоит мой отец. Его грудь развалена саблей, глаза красны от крови, а протянутая ко мне рука обгорела и похожа на птичью лапу, черная и заскорузлая.

– Ленар, – сказал папа. – Не бойся. Я буду за тебя сражаться, сынок, я никогда не сдамся, мой храбрый мальчик…

Я проснулся в слезах. В доме было тихо, светло и пусто, никого не было в нем, даже Мелани. Все комнаты были открыты, в саду щебетали о важных сегодняшних делах птицы, тяжело гудели над кустом смородины шмели. На кухонном столе был оставлен кувшинчик молока, накрытая тарелка с запиской, чернильница, пара перьев. Я развернул записку – росчерком пера на бумаге был нарисован человечек с поднятыми вверх руками и ковшиком, висящим на причинном месте. В тарелке лежал хлеб, сыр и две грозди винограда – алый морской и синий садовый. Усмехнувшись и мысленно рассчитывая прочность, необходимую для подвески ковшика, я присел за завтрак. Я думал, Мелани вышла в сад, или решила с утра сбегать на рынок и не захотела меня будить. Я уже размышлял о том, как скоро мне нужно будет сказать ей, что больше нам не стоит видеться – еще привяжется ко мне девчонка, придется потом с кровью отрывать. И сон…

В окно влетела большая стрекоза, с треском пронеслась по комнате, блестя золотом крыльев, резко остановилась прямо перед моим лицом и опустилась на запястье, где офицеры Корволанты носили широкий браслет, снимающий послания со стрекозьего брюшка. Мне предписывалось срочно прибыть в столицу.

Я покормил стрекозу нектаром – в браслете всегда была пара капсюль – и она улетела, сверкая на солнце, прекрасная золоченая стрела. Я допил молоко, вышел из Дома-На-Утесе и затворил за собою его дверь, как мне казалось – навсегда. Сон мой уже помнился смутно, как что-то увиденное сквозь воду, мельком, очень давно.

Коннице в тыловых условиях не дозволялись долгие поездки в седле, а предписывались между городами гражданские средства транспортации – воздушные баржи, перекладные дилижансы или поезда. Дилижансы я не любил, воздушной станции в Тамирне не было. Быстро упаковав полевой планшет и пару книг, чисто выбрившись и переодевшись, я спустился в конюшню. Атлас застоялся и фыркал недовольно, раздувая черные ноздри. Я вывел его, велел денщику Алексею бежать позади, и пустил коня рысью. Вокзал был длинным деревянным сараем с резными колоннами – трогательными провинциальными заявками на роскошь. Денщика пришлось подождать – мальчишка начинал толстеть, бегал все медленнее, но распекать его времени не оставалось, серебряный рельс гудел, поезд был на подходе.

По офицерскому откреплению с золоченой стрекозой меня разместили в вагоне первого класса, на мягкие кожаные сиденья которого лишь хорошо заплатившая за билет публика опускала свои респектабельные, обтянутые плотным шелком, зады. Вагон был почти пуст. Поездка на Атласе меня разгорячила, усидеть на месте казалось трудно, я встал и прошелся по вагону, потом открыл дверь и вышел, намереваясь пройти всю длину поезда. Седой стюард, читавший газету «Светлое Герцогство», посмотрел на меня и покачал головой, но ничего не сказал.

Следующий вагон оказался рестораном-оранжереей, я слышал о таких, но увидел впервые. Витые ажурные решетки крыши и стен были забраны крепким голубоватым стеклом, за ними проносились леса, холмы, поля нашего Светлого Герцогства Урбино. Деревья и кусты в вагоне росли прямо из выложенного красной и зеленой плиткой пола, под которым, очевидно, имелся слой земли. На ветке, протянутой через вагон молодым дубом, сидела белка и канонично грызла желудь. Тут и там щебетали птицы, а между аккуратно выстриженными живыми изгородями располагались столики. Темнокожий стюард поклонился мне издалека, но я жестом отмахнулся от него и пошел вдоль вагона, дивясь изысканному мирку, и дальше, прочь из него.

В вагонах второго класса ехали купцы, студенты, отпускники, дамы с детьми, младшие офицерские чины Инфантерии, с неприязненной завистью взглядывавшие на мои лаковые форменные сапоги и петлицы с двумя серебряными маками. Я шел себе и шел. Дошел до дешевых вагонов с простыми и удобными на вид деревянными лавками – для тех, кому просто нужно ехать, без изысков. Я огляделся, раздумывая, не повернуть ли назад, и вдруг остолбенел. У окна сидела Мелани, она читала книгу в обложке из рыбьей кожи, а у ног ее стоял старый потрепанный сундучок на колесах. Мелани посмотрела на часики и в окно, потом снова уткнулась в книжку, меня она не замечала. Я собирался тут же развернуться и уйти, но вспомнил запах ее кожи, частое легкое дыхание, удивление в широко раскрытых серых глазах – и шагнул вперед. К тому же было любопытно – что делает провинциальная дева в идущем в Диль-Доро поезде? Получается, что утром, оставив меня досыпать в своей постели, она потихоньку собралась и ушла из дома?