Юрий Красавин - Полоса отчуждения

Вспомнив разговор, Шура засмеялась в подушку.

— Ты что? — сонно спросила сестра.

— До часу ночи шляется, после часу в постели смеется, — проворчала и Нина.

В ответ им из-под одеяла: хи-хи-хи.

— Во дурища-то! — подивилась Нина, со скрипом ворочаясь на кровати.

Уснула — будто камушком на дно. Под утро приснилась черемуха, что возле родного дома в Теси. Какая черемуха! До самой земли тройчаткой три ствола. Старая, сучья толстые. Один сук коромыслом в сторону от крыльца. Если маленько подпрыгнуть, то как раз на нем и повиснешь. А потом перебираешь руками, сук выгибается, пружинит, поскрипывает. И вот тут хорошо покачаться, вися на руках. Ветер поддувает, сердце замирает… Тетя Маруся Шинкарева выглянула из своего огорода:

— Шурка, большая уж ты девка, а по сю пору ходишь без трусов!

Тетя Маруся не раз уже мачехе говорила с укоризной: что ж ты младшенькую чуть не голышом пускаешь! Качается на черемухе, платье до пупка, а под платьем ничего нет.

Мачеха погрозила: а вот я тебе по деревьям полажу!

Шура, проснувшись, засмеялась тихонько.

— О господи! — заворочалась, заворчала заспанная Терентьиха. — Спать ложилась — смеялась, и утром проснулись — опять смеется. Что за человек!..

Я знал, что так начался для моей героини день рождения. Сейчас она встанет с постели и пойдет умываться на кухню, а там у ребят о ней разговор: вчера ее видели… И один из итээр хлестнет Шурочку ладонью по щеке: не крути хвостом с «чужими»! Вот те и подарок в день восемнадцатилетия.

Но если б не эта пощечина, как появился бы у нее заступник? Поистине никогда не знаешь, где потеряешь, что найдешь…»

— Ну что, старик, махнемся не глядя, а?

И мы обменялись «рукописями», каждая объемом в несколько листочков, пообещав друг другу написать по роману.

— Володя, это не наш теплоход идет? — будто испугавшись, воскликнула Рита.

Мы тогда не привыкли еще к речным судам на подводных крыльях и залюбовались, как стремительно приближался «Метеор».

— Ну, ребята, — взволнованно сказал мой друг, — что вам пожелать на прощанье? Я на днях вычитал прелестное изречение Будды, того самого, который основатель буддизма. Он сказал: «Как птица, выпущенная из кустарника, летит в лес, обильный плодами, так, покинув людей мелкого понимания, достиг я великого моря». Вы вдумайтесь, что он имел в виду. Как прекрасно — достиг великого моря! Меня это ужасно волнует. Так вот, я вам желаю как раз того же: не иметь дела до людей мелкого понимания, и дай вам бог крылья, чтоб достигнуть великого.

Шубины пошли к дебаркадеру, куда уже причаливал «Метеор».

Помню, сердце у меня защемило: словно частица души моей отторгалась, и это сопряжено было с почти ощутимым физическим страданием. Мой друг усадил жену с дочкой в носовой каюте теплохода, и мы увидели сквозь окна, что они оттуда махали нам руками — невеста строила глазки своему жениху, — а Володя поднялся на открытую площадку и, когда уже отплывали, сказал нам оттуда:

— К великому морю, ребята! К великому морю!

«Метеор» вычертил плавную дугу и, прибавляя скорость, поднялся на крыльях. Он еще не исчез из наших глаз, когда разминулся с другим «Метеором», который приближался к нашей пристани, чтобы послужить мне и Тане и маленькому Женечке порогом новой жизни.

А подаренное мне «начало романа» — вот оно, как обращение ко мне или как обращение мое, все равно.

«Друг мой! Я говорю это именно тебе: ты недоверчив и ироничен, твой взор снисходителен и небрежен, но ты самый разумный среди всех, идущих мимо. Это так, поверь: ведь ты один услышал мой голос, оглянулся, остановился, взял эту книгу и открыл ее, внял моему приветному слову. Ты готов закрыть ее, положить на прежнее место, то есть оставить, как любящую тебя женщину, что смотрит глазами полными надежды. Не торопись! Я понимаю, ты весь охвачен жаждой движения — переведи дух, присядь со мной, дай мне твою руку. Ты мне нужен; может быть, и я нужен тебе! Слышишь, как бьется мое сердце? А я слышу твое…

Брат мой! Я в этом мире такой же поспешный гость, как и ты, как и все мы, живущие, и не устаю удивляться, как многого в жизни не понимал. Поэтому я написал то, что ты держишь в руках — мое неразумение, мое недоумение и мой восторг; я не столько хотел поведать тебе, сколько спросить… Что именно? Ты опять спешишь. Впрочем, признаюсь, я сам из числа людей поспешных и, может быть, даже, увы, суетных. И книгу мою я написал торопясь. Не суди строго: мой грех — и твой грех. Да, да! Мы — бабочки, порхающие по пестрому ковру жизни; мы — птицы, стремительно летящие за горизонт; мы — звезды, пересекающие пространство. И я вместе с вами, такой же, как вы, и, может быть, даже в большей степени легкомысленный. Однако не спеши иронизировать надо мной: все-таки я сделал то, чего не удалось многим: я написал книгу. Ради моей любви к тебе, ради нашего взаимного общения и во имя познания жизни.