Виктор Баранец - Офицерский крест [Служба и любовь полковника Генштаба] [litres]

– Тем, я приходила к тебе, но ты не открыл. Я ведь видела, что ты заходил в кабинет. Ты не хочешь меня видеть?

– Извини, мне надо тут собраться с мыслями.

– У тебя неприятности? Я могу тебе чем-нибудь помочь? – с какой-то материнской озабоченностью затараторила Наталья. – Я же чувствую, чувствую, что у тебя неприятности…

– Ничего-ничего… Потом как-нибудь, поговорим потом, – ответил он, и положил трубку. А сам снова и снова впивался злыми и захмелевшими глазами в листки, принесенный Анной.

«О мой любезный друг, прими меня в объятия, укрой меня на своей груди. Да, это ты, это, конечно, ты. Какой пагубный обман помешал мне узнать тебя? Как я страдала в разлуке с тобой!..»

Когда он возвратился домой, Людмила там еще не было. У него уже созрел план. Когда она вернется, он будет сидеть за ее компьютером, а ей скажет, что его комп барахлит. Потом он как бы случайно наткнется на эту ее любовную переписку с Тормасовым и спросит:

– Что это?!

Он даже уже приготовил тон, которым произнесет эти два слова. Он даже предвидел, какое выражение лица будет у Людмилы, когда он ткнет пальцем вот в эти слова: «О мой любезный друг, прими меня в объятия, укрой меня на своей груди»…

Ожидая жену, он чаще всего думал о том, чтобы раньше времени не разоблачить свой план выражением глаз, интонациями голоса, лобовым стремлением к ее компьютеру. Все должно было получиться, как в хорошем спектакле – логично, достоверно, убедительно, последовательно.

И все получилось, как нельзя лучше. Звонок в дверь, поцелуй в щеку, пальто на вешалку, – хлопок домашних тапочек, которые он бросил к ее ногам. Он даже помог ей расстегнуть молнию на платье:

– Гаевский, что с тобой? – сказала Людмила, обернувшись, – откуда такой приступ галантности? Вспомнил, что у тебя есть жена и за ней надо ухаживать? Только ни о чем больше не мечтай, я чертовски устала… Этот дурачок Тормасов снова устроил заседание кафедры после лекций…

После ужина она, однако, уселась за свой компьютер, сказав Гаевскому, что ей надо взглянуть на план завтрашней лекции на первой паре.

– У меня комп барахлит, – сказал он вскоре, – можно я в Яндексе пороюсь?.. Там вроде американцы что-то пронюхали про нашу новую ракету.

– Пожалуйста.

Людмила встала из-за стола, взяла какую-то книгу и уселась в кресло.

Он же сделал внимательное лицо и стал елозить «мышкой» по экрану. Потом с неуклюжестью провинциальной артиста художественной самодеятельности превратил глаза в удивленные и даже резко подался к экрану:

– Что это?! – воскликнул он, глядя теми же удивленными глазами то на Людмилу то на экран компьютера, – что это?! – еще раз спросил он грозно, – ты можешь мне объяснить, что это?!!

Людмила отложила книгу и подошла к столу. Прижмурила глаза, прочитала в голос: «О мой любезный друг, прими меня в объятия, укрой меня на своей груди»…

– У тебя шуры-муры с Тормасовым? – зло спросил он, свирепым взглядом впиваясь в жену.

А она расхохоталась так, что не могла с минуту остановиться. Затем, все еще подавляя остатки напавшего на нее смеха, сказала:

– Дурачок ты непросвещенный, Гаевский… Ты просто готовый тип для анекдота…

Людмила подошла к книжному шкафу, сняла с полки какую-то книгу и положила ее перед Гаевским. Он прочитал слова на обложке: «Шодерло де Лакло. Опасные связи».

– Ты полистай, полистай это, – с улыбкой (она показалась Гаевскому настороженной) сказала Людмила, – там все эти любовные слова красным фломастером отмечены.

Гаевский полистал. Да, все именно так и было. На 256 странице большой абзац был взят в жирную красную рамку: «О, мой любезный друг, прими меня в объятия»…

– Ну что, мой родной невежда? – спросила его Людмила, – убедился? Тормасов пишет книгу о французской любовной прозе. И попросил меня выбрать в этом романе те места, которые, на мой взгляд, лучше всего выражают женские чувства.

– А почему же вот здесь… Да-да, вот… Вот здесь, Тормасов отвечает тебе абзацем, в котором женскими чувствами и не пахнет, а?

Людмила отбилась мгновенно:

– Тут он просто отражает мужские чувства…

– Свои или чужие? – тоном ревнивца парировал Гаевский.

– Артем, ну перестань нести чепуху! Я же тебе все сказала и показала… Я тебя не узнаю. Ты никогда не был таким занудным. Все, я устала, я спать хочу.

Гаевский засыпал со странным чувством стыда за свое литературное невежество и сомнения в том, что все сказанное Людмилой – чистая правда.