Виктор Баранец - Офицерский крест [Служба и любовь полковника Генштаба] [litres]

Он ни в чем не чувствовал своей вины за провал испытаний «карандаша» (впрочем, комиссия Генштаба своего заключения по качеству программирования работы бортовых систем ракеты еще не огласила), но даже мысль о том, что и он оказался всего лишь среди участников и свидетелей всех этих криминальных махинаций, сильно омрачала его настроение.

В шкафу стояла давно початая бутылка виски. В ней было еще граммов сто. Он одним глотком выпил из горла горький и холодный напиток. По груди потекло тепло. Гаевский набрал давно и хорошо знакомый номер внутреннего телефона и сказал:

– Я хочу видеть тебя.

– Я тоже, – негромко и мгновенно отозвался самый сладкий в мире женский голос, – я тоже соскучилась… Очень-очень… Я буду через час у тебя…

Положив телефонную трубку, Гаевский взял целлофановый пакет с банным полотенцем, мылом и шампунем и пошел в дальний конец коридора. Там за желтой, еще советской деревянной дверью, был душ…

Стоя под густыми и напористыми струями теплой воды, он почему-то подумал о странном слове «душ». Оно было то ли французским, то ли итальянским. И давно поселилось в русском языке.

«Душ может очистить тело, но не душу», – мелькнуло в хмельноватой голове Гаевского. Каламбурная мысль эта ему не понравилась, – она была какой-то неуютной, колкой, даже странным образом осуждающей его совесть тоном безликого морального прокурора.

И он стал искать оправдание тому, что происходило у него с Натальей. Но получался какой-то пионерский диспут двух Гаевских. Один сурово пытался доказывать, что это предательство и измена жене, что все это гнусно и непорядочно, а другой не очень уверенно, но напористо двигал свои контраргументы, – мол, это всего лишь увлечение, романчик, компенсация того, что уже не может дать ему, Гаевскому, жена (тут опять вспомнился ему половой философ майор Жихарев). Но тот, первый пионер Гаевский, нахраписто доказывал, что это «увлечение» – банальная животная похоть, тяга самца к приглянувшейся и такой же разнузданной самке.

– Шел бы ты нахер, – громко сказал ему Гаевский, вытирающийся банным полотенцем после душа, – и вздрогнул от своего же голоса. Но прилипчивый, как банный лист, пионер продолжал наседать:

– Вот скажи, скажи мне начистоту, – ты любишь Наталью?

Ответа не было.

– То-то же! То-то же! – злорадно восклицал морально устойчивый пионер Гаевский, – если бы любил, то не был бы чемоданом с двойным дном… А все объяснил жене, развелся бы с ней и ушел к этой самой Наталье. А?

Ответа не было.

Возвращаясь в кабинет, изменник Гаевский все еще пытался сумбурно оправдывать себя тем, что ни с одной женщиной и никогда еще не испытывал такого физиологического и душевного родства, как с Натальей. Но даже призрачная мысль о разводе с Людмилой казалась ему такой страшной, как измена присяге. «Пусть будет все, как будет», – подумал он, поглядывая на часы.

Он был абсолютно уверен, что Наталья уже побывала в душе…

Опять все предусмотрел, все продумал Гаевский перед свиданием с Натальей: на изготовке – две ослепительно белых и чистых простыни, два фужера, две чашки, две золотистых ложечки, вишневый ликер, виски, шоколад, ментоловые сигареты (она курит только ментоловые сигареты).

А в черном плеере уже заряжен диск и Леонард Коэн, кажется, уже молча подходит к микрофону и ждет, когда музыканты возьмут первые такты песни «Танцуй со мной до конца любви».

Тихий, вкрадчивый стук в дверь. Гаевский открывает их и Наталья со сверкающими глазами под челкой, в которых уже нет прежней смеси стыда, настороженности, сомнений и робости, попадает к нему в объятия. Своей щекой он чувствует влажность ее шелковистых волос с едва заметным запахом дорогих французских духов, – его подарком на 8 марта.

Щелкает дверной замок, клацает кнопка магнитофона и Коэн негромко затягивает свою упоительно нежную песню.

Полетели на стол и кофта, и бюстгальтер Натальи, и юбка и трусики ее с тонкими кружевными рюшечками… Оторвалась пуговица на лихорадочно снятой зеленой рубашке полковника, ударились о пол металлическая бляшка его брючного ремня…

И были такие бесстыдно смелые и божественно упоительные ласки, на которые только и способны в мире обнаженные мужчины и женщины, взобравшиеся на пик любовных чувств и страстных лобзаний… А частые нежные стоны увлекали обоих к заметным моментам взаимных наслаждений и восторгов…

Закрутил, завертел, засосал Гаевского и Наталью их роман. Им обоим, наверное, казалось, что никто (кроме Юльки Чердынцевой) не знает об их тайных встречах и в его кабинете, и Мамонтовке. Да куда там! Институтские мужчины уже давно все знали, но помалкивали. А молодые женщины и девки взахлеб судачили про них, гадая, чем все может закончиться.