Виктор Баранец - Офицерский крест [Служба и любовь полковника Генштаба] [litres]

– Еще рррраз говоррррю, – не суй свой нос не в свое дело… Наше дело телячье, – обосрался и стой…

Дымов сел за свой стол рядом с Гаевским и буркнул:

– Нахрена эта показуха…

Гаевский:

– Ты о чем?

Дымов:

– Кажется, головка самонаведения вовремя не сработала… Значит, или мы в расчетах где-то лопухнулись, или заводской брак…

Предчувствие грозы мрачно клубилось в душе Гаевского. И оно его не обмануло…

В зале полигонной гостиницы, где стены были завешаны схемами и таблицами, собралось много народа – конструкторы, инженеры, заводчане, военные.

Померанцев, Гребнев и Курилов с важным начальственным видом восседали в президиуме – за длинным и обшарпанным столом у переднего ряда.

Первым докладывал командир стрелявшего дивизиона подполковник с двойной фамилией Догунин-Хорешко. У него был вид человека, которого по ошибке привели на казнь, – он докладывал с каким-то пугливым видом, после каждой озвученной цифры делал паузу поворачивал голову в сторону президиума и заглядывал в глаза сидящих там. Когда он назвал скорость цели, по которой стрелял «карандаш», – тут вдруг раздался возмущенный голос Кружинера:

– Это неправда, товарищ подполковник! Откуда вы взяли такую скорость? Скорость цели была гораздо меньше! У вас же есть данные объективного контроля!

У Догунина-Хорешко сделалось такое выражение лица, словно он только что поймал пулю в грудь.

В зале наступила такая тишина, что Гаевский услышал, казалось, сопение собственного носа.

– Яков Абрамыч, уважаемый, это вопрос дискуссионный… Техника иногда тоже ошибается, – хриплым басом и делано-миролюбивым тоном говорил Гребнев. И при этом вертел в руках авторучку так, будто хотел ее сломать, – давайте дослушаем доклад, а потом его обсудим.

Но и после того, как подполковник сошел с трибуны, Кружинер не унимался. И Гребнев, и Померанцев осаживали его за дерзкие вопросы и реплики. И во всем этом Гаевский чувствовал желание и главного конструктора, и начальника института сгладить провал очередного испытания «карандаша».

Генерал Курилов с хмурым видом посматривал на спорящих и что-то записывал в блокноте. Томилин отчитывался какой-то странной скороговоркой и непривычно тихим голосом. Из зала кто-то крикнул:

– Громче можно?!

– Микрофон включите!

Когда Гаевский услышал слова Томилина, что «карандаш» вышел на заданную высоту перехвата цели в сто восемь километров, – то будто колючий ток ударил ему в голову. Артему Павловичу даже показалось, что он ослышался.

Но судя по тому, что где-то сбоку снова раздался возмущенный голос Кружинера «Опять неправда!», – ошибки не было.

В ту же минуту сидевший рядом майор Таманцев наклонился к Гаевскому и тихо пробасил с ухмылкой:

– Красиво врет наш командир… Генералом хочет стать…

Следом за Томилиным выступил Померанцев. Он говорил недолго и путано, – из его словесной вязи трудно было понять, что же произошло с ракетой – то ли ее боеголовка взорвалась слишком далеко от цели и не сбила ее поражающими элементами, то ли на непораженной мишени сработала команда на самоликвидацию. Он то и дело повторял «надо сделать выводы и идти вперед».

Последним выступал Гребнев. И снова Гаевский ловил себя на мысли, что в густых зарослях словесной игры генерального конструктора не видно самого главного – причин провала испытаний «карандаша». И лишь вот эта фраза осторожным, иносказательным образом обнажала суть случившегося:

– Отрицательный опыт – тоже опыт, товарищи.

Слушая монотонный голос Гребнева, Гаевский вспоминал тот, давний разговор с генералом Куриловым в Генштабе, – о том, что после отстранения Журбея от должности главного конструктора Гребнев привел с собой в концерн свою команду непонятно где набранных людей, которые не смогли вывести «карандаш» на обещанные параметры и, по сути, топтались на месте. Более того, некоторые боевые характеристики ракеты, заданные Генштабом, каким-то странным образом были понижены с помощью мутной казуистики формул и цифр (что выяснится лишь позже).

Но даже при этом испытания ракеты давно выбились из графика. А новые испытания требовали дополнительного финансирования, – новых денег, очень много денег… Чем больше было испытаний, тем больше денег это требовало, «Тем больше было возможностей «пилить» их», – думал Гаевский.

Гребнев продолжал плести на трибуне мудреные словесные кружева. Когда же он изредка называл цифры, связанные с высотой перехвата цели и ее скоростью, – свирепое возмущение клокотало в душе Гаевского. И тогда словно два Гаевских образовались в нем. Один – закипающий от услышанной лжи и горящий желанием тут же разоблачить ее, а другой – осторожный, боязливый, лукавый, говорящий первому: «Артем Палыч, ну зачем тебе искать неприятности на собственную задницу? Оно тебе надо? Сделай вид, что не расслышал слова Гребнева и сопи себе в две дырочки».