Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Довольно быстро желание сменилось жаждой владеть ею полностью, подчинив себе, не только тело, но и душу, и характер, и волю. Но вот взгляд, переведенный им на своего советника, содержал, как показалось последнему, сопереживание и стремление защитить и приблизить к себе эту женщину, чуть ли не намерение заменить ею Нину.

Встречный же «Петровича», стоящего рядом, сверкал надменным издевательством от растерянности и нерешительности шефа:

— Хороша, не правда ли?

— Не слишком ли?… — Кирилл никак не мог совладать со своими эмоциями, разум сбоил, трусил, отказывался воспринимать действительность, ведущую к полному коллапсу от понимая, что вся его предыдущая жизнь с этим местом и самой ситуацией не имеют ничего общего, не могли «встретиться» в этой точке, ему казалось, и он желал, чтобы это был сон, вот — вот обязанный закончиться. Буслаев съежился, представив себя на месте этой женщины, осознал, что она в принципе ничего не сделала, что бы оказаться в подобном месте и таком положении, но будто в опровержение услышал:

— Эта тварь хотела обрушить все, что тебе дорого, лишить тебя всего, что ты ценишь, любишь, владеешь…, я обещал, и я сделал, теперь решать тебе…

— Дааа…, что же решать то?

— Теперь ты понимаешь, что я испытывал каждый раз, когда решал твои проблемы, привозя сюда этих несчастных, пропадавших без вести…

— Я!.. Я не знал, что так…

— А как?! У тебе были другие предложения…

— Ладно…, ты прав…, прав о прошлом на все сто… — Он постарался собраться, и твердо снова встал на сторону решения о спасении этой жизни:

— Но сейчас я против, ищи другой вариант, нельзя лишать…

— Не думай, что ты хорошо поступаешь, своими решениями в министерстве, проталкивании их в думе, ты губишь тысячи, а эту хочешь пожалеть?

— Не важно что там, важно что здесь! У нее мой ребенок…

— Еще нет, просто возможность…

— Она мне нравится, в конце концов…

— Хочешь ее оприходовать?

— Яяя…

— Начинай думать… Оставишь ребенка, озолотишь и рано или поздно это узнает Нина, общественность обязательно отреагирует, твои дети не будут в восторге…

— Так живут почти все! От первого лица до…

— Тебе все равно?

— Нет!

— Она будет носить в своей памяти эти место, разговор, все произошедшее за сегодняшний день, причину всего этого, никогда тебе этого не простит…

— Я сказал… Ну ведь можно сделать аборт…

— А потом убить гинеколога, медсестру, еще кого…

— Но ведь можно сделать так, что бы никто ничего…

— Можно, но надежнее удержать информацию здесь и сейчас…

— Но в ней же…

— Ты мужчина или тряпка?! Я вижу ты не в состоянии не только принять решение, но и самоопределиться! Хочешь стать не хищником, а кормом?! Что с тобой. Я то в любое время могу скрыться навсегда, а ты? Посмотри на это разумом, а не гениталиями: ты не сдержался тогда, поддавшись соблазну, сейчас ты поддаешься такому же искушению — это тело просто соблазняет тебя, ее положение вызывает добавочные эмоции сострадания…, я думал, что ты на это не способен — ошибался…, да! красота и эротичность просто сносит башню — но ты мужик! Отбрось свое распухшее от желание либидо и прими решение головой… — Буслаев опомнился, но не справился, плоть его требовала, давила, утверждала, но что-то внутри подталкивало к милосердному решению. Он понимал, что на самом деле в его потугах нет ничего милосердного, но просто плотское низкое желание, порождаемое низкими безусловными рефлексами, обвернутыми ни столько в сопереживание, сколько в эротическое волнения, имеющее причиной беззащитное положение несчастной:

— Ты что думаешь, если прямо здесь и сейчас трахнешь ее, все твое милосердие останется?! Попробуй!.. — «Петрович» схватил за пояс на короткой юбке и с неожидаемой силой рванул, разодрав и ее и нижнее белье, оголив скрываемое под ним:

— Этого ты хочешь, это хочешь сохранить?… — Кирилл ужаснулся своей реакции — желание только усилилось, причем настолько, что сдерживался он теперь с большим трудом. Женщина напрягала все свои мышцы, извивалась, сжимая пальцы на руках и ногах, мотала головой в возможных пределах, разбрызгивая капли слез, изо всех сил пытаясь выплюнуть тряпку, вставленную в рот, стонала. Осознаваемая отчаянность ее собственного положения, впрыскивала порцию за порцией адреналин, заставляющий предпринимать любые попытки для спасения, руки раздирались в кровь в местах соприкосновения со сковавшим железом, воздуха не хватало, что заставляло раздувать ноздри, ошалевшие глаза блестели всеми драгоценными каменьями. Красивые живот и грудная клетка ходили ходуном, то толкая вверх, то утягивая за собой колышущиеся груди. Страх, страх и страх сжимал ее сильнее в своих объятиях, что не возможно было скрыть, да и не зачем.