Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Кто бы мог, взирая со стороны подобное, оставаться безучастным этому горю, ведь сыграть так не возможно, а рассказывать, будучи от одного воспоминания, счастливым, не бывшим таким никогда, вовсе не возможно!..

Наступил день прений, ничем не отличавшийся от прежних заседаний, затем еще ступень и, наконец, последнее слово подсудимого, не оставившее ни сомнений, ни единого шанса обвинению, настоять на своей уверенности в необходимости заточить этого человека навсегда.

Я не могу привести этот текст здесь, поскольку слышавшие его, не запомнили ни слова, а секретарь суда, впервые рыдавшая от умиления, не смогла и буквы напечатать, поэтому слова эти, не оставшись в памяти людской, не отпечатались и на бумаге.

«Когда он говорил, Царствие Небесное на землю снизошло» — все, что смог сказать Игнатьев журналистам в интервью после произошедшего, сам не поняв, как именно не запомнил, при своей почти идеальной памяти, ни единого слова из речи, произнесенную «Гомером» безо всякой подготовки. Одно ощущение не покидало ни во время выступления, ни покинувшее и после, всех до одного, присутствовавших — говорившему было совершенно не важно, что с ним будет дальше!..

Следом говорил обвинитель, но все произнесенное им потонуло в пролитых «Гомером» слезах, со всей соответствующей злобой, сопровождавшей его речь почти полчаса, что должно было подтолкнуть слушателей к осуждению преступления Буслаева, ибо содержала страшные подробности трагедии, нелесные отзывы свидетелей, что обычно производит тяжкое впечатление, но почему-то усвоенной ушами присутствующих, через призму «последнего слова» подсудимого, а потому не имело и толики влияния на принятие решений каждым из присяжных заседателей.

Судья, взяв небольшой перерыв, искушаемая, неизвестно от куда взявшейся боязнью, нависшего оправдательного вердикта, боролась со своими страхами, но предчувствуя, что именно ее поведение станет не столько направляющим вектором для присяжных в принятии ими решении, сколько возымеет сторичные последствия, для каких-то изменений в ее отношениях с мужем, успокоилась, отдав все на волю Божию. Наверное, вряд ли кто-то из судей, имел подобное в своей внутренней убежденности, прописанной в законе, как одной из основ принятия решения в вынесении приговора, но именно сегодня, этому судье показалось такое предчувствие единственно определяющим и верным.

В напутственном слове Ее Чести прозвучал призыв быть не столько справедливым, сколько милосердным, (что само по себе нонсенс в судебной практике) помнящим, что именно решение каждого из присяжных заседателей будет теми рамками, в которых она, федеральный судья, примет свое решение, вынося приговор.

Она не стала напоминать, что преступления совершенные Буслаевым, особо тяжкие, бесчеловечные, не имеющие ни одного обоснования для смягчения приговора, не упомянула экспертизу психиатра, заявившего с трясущимися губами о вменяемости по имеющемуся законодательству, как сделала бы раньше, но акцентировала все внимание на сделанную экспертом, все же, оговорку о имеющейся международной классификации, определяющей невозможность в такой ситуации вменяемости, во время приступа «реактивного психоза».

Обвинитель резко протестовал, благодаря чему нарушил регламент и был так же резко остановлен. Присяжные же заседатели отправились же в специально отведенную комнату, совершенно автономную, где и пропали на несколько часов, обнаружив свою жизнеспособность только в полночь…

Эти шесть часов каждый из, знакомых нам участников, был отдан на откуп своим слабостям, мыслям, опасениям, нетерпению, одно точно можно сказать — равнодушных не оказалось!

СПАСАЙСЯ

«Эта милость — воскресить нас после того, как

мы согрешили, — выше милости привести нас

в бытие, когда мы не существовали»

Сторонний наблюдатель, не слышавший выступления Буслаева, но бывший очевидцем всего остального процесса, несмотря на все старания адвоката, дружественный нейтралитет по отношению к подсудимому судьи, очень впечатляющий вид самого Кирилла Самуиловича, вызывающий ни жалость, но желание последовать примеру отрешенной молитвенной раскаянности, не такой, какая бывает у пытающихся произвести впечатление, а горящей этим внутри, имеющий лишь легкий внешний оттенок, происходящей в душе бури, наверняка, сделал бы вывод, что участь его решена однозначно, причем самым печальным образом.