Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Глухая тишина. Масса ждет.

Внезапно Раймерс кричит во весь голос: — Разве не сказано в Библии: «Око за око, зуб за зуб»? Разве не наказывают детей за вину отцов до третьего и четвертого колена? Что, боитесь поступать по божьим заповедям?

Он отстраняет старшин, поддерживающих его. Теперь Раймерс стоит один, на валуне темнеет его высокая худая фигура с прижатыми к телу руками.

— Мы, крестьяне Померании, — громко говорит он, — объявляем предательскому городу Альтхольму опалу.

Ни один из вас не должен заходить ни к одному альтхольмцу, что-нибудь у него покупать, что-нибудь брать в подарок, что-нибудь одалживать. Вы не должны проводить с ними время, не должны вообще разговаривать с ними. У кого в Альтхольме есть родичи, пускай скажет им, чтоб они не показывались в деревне, пока опала не будет снята.

Кто привык раз в неделю ездить на рынок в Альтхольм, пускай себе ездит. И пускай продает, но ничего не покупает. А кто привык поставлять альтхольмцам на дом масло, яйца, птицу, картошку, дрова или что бы то ни было, тот пускай не заявляется в Альтхольм, ибо не должно вам заходить ни в один дом в этом городе.

Смотрите за вашими женами, чтоб они делали так, как поставлено сходом, чтоб не бегали по лавкам в Альтхольме и ничего не покупали у торговцев-жидов.

А кто нарушит эту опалу, в большом или в малом, с умыслом или без умысла, того считать как альтхольмца, как такого же опального, и пускай никто не говорит с ним, и никто его знать не знает.

Староста умолк. Падберг, приблизившись, что-то шепчет ему на ухо.

— Тут, среди нас, был шпион, — говорит Раймерс. — Нам еще не ведомо, кто он, но мы это узнаем. То, что он услыхал, нас не заботит, все равно завтра вся провинция будет знать, что мы объявили Альтхольму опалу. А если мы и встречаемся тайно, в темноте, то лишь потому, чтобы ищейки республиканские не разогнали нас. — И, повысив голос: — Ступайте по домам, мужики!

На углу Кальвин- и Пропстенштрассе сходятся садовые заборы оптового купца Манцова и торговца сырьем Майзеля. Оба — члены муниципалитета от демократов, Манцов даже — по соглашению с СДПГ — председатель оного, а Майзель — наш пострел везде поспел — ведает городским информационным бюро Альтхольма.

Прекрасное июльское утро, не слишком жарко, свежий ветер со стороны моря охлаждает солнце, шевелит листвой в саду, где прохаживается Манцов. Он только что вылез из постели, выпил кружку черного кофе, и сейчас с помощью солидной порции жевательного табака пробует избавиться от запаха перегара во рту после вчерашней попойки.

У Манцова в Альтхольме две клички: «белый негр» и «друг детей». Белым негром его прозвали из-за внешности — толстых губ, покатого лба и черных курчавых волос, а другом детей потому, что…

По привычке он заглядывает через забор в соседские сады, хотя знает, что мамаши строго-настрого запретили детям справлять свои «делишки» в саду и вообще подходить близко к манцовскому забору. Прохаживаясь, Манцов не теряет надежды, что вдруг этакая аппетитная малышка лет восьми или десяти… Но его взгляд обнаруживает лишь Майзеля, коллегу по фракции, владельца четырехэтажного склада и повелителя семидесяти старьевщиков.

— Здорово, Франц.

— Привет, Эмиль.

— Вчера долго еще сидели?

— До пяти. Какой-то полицейский обалдуй хотел закрыть ресторан в три часа. Ну я ему вправил мозги.

— Да? — заинтересовался Майзель.

— Выписал ему бумажку, что я, как председатель муниципалитета, отсрочиваю полицейский час до шести.

— Что скажет на это Гарайс?

— Да ничего! Думаешь, он станет портить со мной отношения, — сейчас, когда бойкот уже идет вовсю и турнир должен сорваться?

— Я сегодня брился на вокзале. Бунте говорит, ему придется уволить не меньше трех помощников. Ни один крестьянин больше не заходит, ни стричься, ни бриться.

— Пускай их бреет Гарайс, он же небось научился у отца.

— Тем более что он им уже как следует намылил головы.

Оба соседа оглушительно хохочут, вспугнув стайку птиц.

— Трактирщик у вокзала говорит, что в базарные дни он теперь продает на двести литров меньше пива.

— Все торговцы жалуются.

— Так вот, Эмиль, — с важностью заявляет Манцов, — ты знаешь мое дело. Здесь, в городе, сбыта никогда не было. Зато все коробейники брали у меня: галантерею, духи, косметику, мыло, подтяжки, ткани — в общем, все. А теперь заявили, что больше не могут у меня покупать. В деревнях, мол, спрашивают: ты откуда? Из Альтхольма. Ну и ступай обратно в свой Альтхольм… Ни одна собака не покупает.