Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Крестьяне входят в ворота, кто опустил голову, а кто с вызовом глядит на полицейских и крепче сжимает палку. Все уже слыхали, что была стычка и что конфисковали знамя. Все видели кучку полицейских, стоявших на Буршта с отобранным знаменем. Говорят, что есть тяжело раненные, даже убитые; у всех на устах имя Хеннинга, о существовании которого час назад почти никто и не знал.

Изредка в адрес полицейских летят крепкие словечки: «кровавые псы», «убийцы», «разбойники», однако большинство помалкивает.

Но вот темный, сумрачный павильон заполнен до отказа. В этих четырех стенах крестьяне чувствуют себя как дома. Зал гудит вавилонским многоголосьем.

Вспыхивают дуговые лампы, освещая собравшихся.

Этот павильон, предназначенный для выводки на показ коров и быков, похож скорее на цирк, чем на зал; в середине посыпанный песком круг, по бокам барьеры, галерейки, лесенки, проходы, а у торцовой стены эстрада, где восседает отборочная комиссия или аукционаторы.

На эту эстраду, перед которой расположился оркестр «Стального шлема», и поглядывают крестьяне. Но сцена пока пустует.

В комнате за сценой собралась группа мужчин; они никак не могут решить, что делать: какой выдвинуть лозунг, что сказать о случившемся.

Все говорят наперебой, осыпая друг друга упреками.

— А я ни слова не скажу! — восклицает Падберг. — Что прикажете говорить об этом кавардаке? Все сделано шиворот-навыворот, с начала до конца! И я это должен покрывать? Благодарю покорно.

— Суть дела в том, чтобы доложить крестьянам, что и как случилось, — говорит граф Бандеков. — Для этого вы самый подходящий. Ведь завтра в газету все равно придется писать.

— Докладывать здесь? Подливать масла в огонь? Нет уж, спасибо. Да вы соображаете, что начнется, когда три тысячи мужиков узнают, как на нас налетели, расколошматили и обобрали? Покорнейше благодарю. Меня уже один раз привлекали как зачинщика, хватит, сыт по горло. — Повернувшись, он вдруг замечает перед собой человека в шляпе с кисточкой, который внимательно прислушивается к их перепалке.

— Черт бы нас всех побрал! — взрывается Падберг. — Неужели ни у кого не хватит духу выгнать отсюда легаша? Файнбубе, вы здесь хозяин, укажите этому господину на дверь.

Аграрный советник Файнбубе несколько смущен: — Э-э, послушайте, вам тут нельзя находиться. Вы ведь из уголовной полиции? Прошу вас, идемте со мной… или у вас есть какое-то особое поручение, в письменном виде?

— Чего с ним церемониться! — рычит Падберг. — Вон отсюда, св…

— Вы сказали «сволочь», — констатирует Шляпа с кисточкой. — Все присутствующие слышали.

— Я сказал «св…», это не оскорбление. А теперь убирайтесь, чтоб мы вас больше не видели, вы, св… св… св…!

— Ага. Оскорбительный намек безусловно налицо. С меня этого достаточно. Более чем. Идемте, господин аграрный советник.

Тощий Файнбубе и лжекрестьянин направляются рядышком по коридору, спускаются по лестнице, идут опять по коридору.

— Тут я уже знаю дорогу, — говорит непрошеный гость, — в конце вниз по лестнице, а там длинный коридор… не смею вас больше обременять…

— Я провожу вас, — сухо роняет Файнбубе.

— Да, прекрасное здание построили земледельцы. С дотацией от министерства?

— Ах, вот что вас интересует, — замечает аграрный советник.

— Нет, я просто так… Да, а где здесь туалет? Сюда…

— Стой! — кричит Файнбубе. — Эта дверь в зал.

Но сопровождаемый уже ускользнул. Аграрный советник бросается вдогонку, однако криминалист успевает нырнуть в толпу, переполняющую зал. Файнбубе окликнул было его, но крестьяне зашумели, требуя тишины.

Оказывается, с эстрады кто-то говорит…

Да это же папаша Бентин, «Плешивый», как его прозвали, это он держит речь. Голова с плешинами, замызганная куртка, холщовые штаны, грязные сапоги. Старый человек. Люди посмеиваются над ним: его молодая жена недавно родила еще одного младенца, и наверняка не от мужа.

Но речь держит именно он.

Только он единственный отважился выступить перед тремя тысячами крестьян. Он говорит медленно, с трудом; в паузах между короткими фразами прикрывает глаза — то ли думает, то ли дремлет. Но для этой аудитории так и надо говорить, она не любит спешки.

— Он пожал мне руку, — произносит оратор в ту минуту, когда Файнбубе входит в павильон, — и сказал: «Давайте пообещаем друг другу, как старые альтхольмцы, что ничего не случится». А поступил-то он вот как.

Молодого мужика искалечили. Других тоже в кровь измордовали. А за что? За знамя.