Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Ну, ты идешь? — спрашивает Штуфф. — У меня больше нет времени. Много дел.

— Иду, иду, погоди. Всего хорошего, господин старший инспектор.

— До утра, — кричит им вслед Фрерксен. — В девять пресс-конференция.

Они плетутся по улице.

— К черту! — восклицает вдруг Штуфф. — Не хочу сейчас в город. За мной, Блёккер.

Они поворачивают назад, снова проходят мимо ворот скотного двора, идут немного по шоссе, через калитку в изгороди входят на какой-то выгон, идут вдоль ржаного поля, затем по лугу и останавливаются у ручья.

— Давай присядем, — говорит Штуфф. — До чего ж хорошо! Воздух-то какой свежий!

— Кажется, это луг Бентина. Раньше здесь по берегу тополя стояли.

— Нет, луг грюнхофский, — поправляет коллегу Штуфф. — А ручей — граница между Альтхольмом и Грюнхофом. Так что мы уже не на альтхольмской земле.

— Хорошо бы туда совсем не возвращаться. Какая же теперь поднимется склока!

— Сигары у тебя остались? — спрашивает Штуфф. — Спасибо, возьму одну. Пожалуй, я здесь вздремну малость. Еще хмель не вышел.

— И надо было нам надраться именно тогда, когда происходило такое. Мы же ничего не увидели из всей заварухи.

— С меня хватит, насмотрелся в павильоне. Главное знаю. А для остального есть очевидцы, и немало.

— А Фрерксена ты лихо отшил, молодец.

— По заслугам. Мне сказали, что всю кашу заварил он. Уж я его распишу, засранца, подлюгу.

— Не хочешь обождать до пресс-конференции?

— Обождать? А чего от них дождешься? Три короба вранья? Я сам достаточно видел. Знаю. Избивать безоружных крестьян, ну погодите, дружочки! «Хроника» вам покажет!

— А Шаббельт разрешит?

— Шаббельт? Ему и разрешать нечего… Слушай, Блёккер, только тебе, по секрету: Шаббельт продал «Хронику».

Молчание.

Блёккер: — Слушай, Штуфф, секрет за секрет: купил ее Гебхардт.

— Что?! — взвился Штуфф. — Ты это знаешь? Значит, вся бражка уже знает, а мне ни слова?

— Никто не знает, кроме нас троих из редакции: Траутмана, Хайнсиуса и меня. Для остальных это тайна.

— Блёккер, это — конец. Я погиб… Ущипни меня, я труп… Почему это должно оставаться в тайне?

— Повредим делу, если читатели пронюхают, что конкуренция-то липовая.

— Вот оно что. Между двух стульев. Как всегда. Бедная «Хроника»… Гебхардт вмешивается в твою работу?

— Ни черта он в ней не смыслит! Если материал даст барыш, можешь спокойно перепутать падежи.

— Ага! Значит, он разрешит мне подгадить красным?

— Думаю, что да. Твои же читатели правые. Потолкуй с ним вечерком об этом.

— Сегодня?

— Конечно. Можешь зайти к нему? Часов в восемь. С черного хода, чтоб никто не видел.

— О, Блёккер, Блёккер! — восклицает Штуфф. — Вот почему ты угощал меня пивом с утра! Так я и знал… И если бы ты управился чуть пораньше, мы бы не прозевали грандиозной заварушки.

— Значит, до вечера!

— В восемь. В темноте. С черного хода. Отныне это будет моим девизом… Часика полтора я еще могу соснуть. А я вздремну, Блёккер, ей-богу, вздремну. И будь проклят этот мир.

Он ложится на траву, накрывает лицо шляпой и засыпает. Тихо плещется и журчит ручей.

Блёккер отправляется в город. Послушать.

Вечер. Около восьми часов.

Многие альтхольмцы еще на улице. Им очень хочется поскорее прочитать в печати чье-нибудь веское мнение о том, что случилось и что они видели сами. Поэтому и толпится народ у здания редакции «Нахрихтен» на Штольпер-Торплатц. Но в газетной витрине висят фото со всех концов мира и больше ничего. В окнах редакции темно. Освещены только четыре окна типографии, выходящие во двор; там идет набор завтрашнего номера.

Гебхардт в своем кабинете, сюда доносится шум типографских машин. Окна плотно зашторены, и лишь на письменном столе горит лампа, бросающая свет на лист бумаги с цифрами.

Гебхардт считает, проверяет, еще раз считает и снова проверяет. Перелистывает квитанции, делает статистические выкладки. Его интересуют только цифры. И здание, и машины, и подчиненные ему тридцать рабочих и служащих — все предназначено лишь для того, чтобы увеличивать эти цифры.

Цифры — это гарантия. Большие цифры — значит, большая власть. Правда, есть еще люди, которые не проявляют к нему должного почтения, несмотря на то, что он самый богатый человек в Альтхольме; но это лишь оттого, что цифра еще недостаточно велика.

За дверью слышится шум. Кто-то, спотыкаясь, бредет по темному коридору.

Гебхардт открывает дверь — в коридоре становится светлее — и тихо спрашивает: