Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Они вам обеспечены… Всего хорошего, вашему Максу передам привет.

— Большое спасибо, господин бургомистр. И еще…

Но Гарайс уже вошел в кабинет асессора Штайна, и дверь за ним захлопнулась.

У окна стоит крестьянин Бентин, единственный земледелец в Альтхольме, известный под прозвищем «Плешивый»; его прозвали так потому, что лишай проел в его белокуро-седой шевелюре округлые плеши. Бентин пускает дым из мощной носогрейки.

— Ничего, ничего, папаша Бентин, дымите себе спокойно. Как она, жизнь? Жена здорова? Мальчишка уже родился?

— Благодарствую за внимание, господин бургомистр. Все идет своим чередом. Наследника ждем еще. Это могёт случиться со дня на день.

— У нас здесь тоже кое-что могёт случиться.

— А у вас-то чего, господин бургомистр?

— Да вот слыхал, что вы собираетесь устроить в городе большой тарарам. Массовую демонстрацию. Десять тысяч крестьян. Сопротивление государственной власти. Мятеж. Революцию.

— Помилуй бог, господин бургомистр, неужто я похож на бунтаря? Я человек мирный.

— А другие? Движение «Крестьянство»?

— Да они такие же люди, как и я, господин бургомистр.

— Но что же вы тогда хотите? Вам что-то в городе надо? Зря-то вы не пойдете здесь по улицам?

— Мы желаем посочувствовать нашему Францу Раймерсу. Как же, господин бургомистр, человека-то посадили, и все из-за проклятых налогов. С налогами тяжко, господин бургомистр, поверьте мне.

— Знаю, знаю, папаша Бентин… Да, неплохо бы нам с вами опять устроить выставку, как в прошлом году. Это оживит народ.

— В порядке была выставка, господин бургомистр спору нет.

— Да. Ну а в понедельник, тоже все в порядке будет?

— Господи, с чего же не быть порядку? Мы — народ мирный. Споем чего-нибудь, потом, верно, будут речи. Есть конечно, среди наших, господин бургомистр, и молодые, и отчаявшиеся, иным ведь горько приходится очень. Ну а вам незачем речи слушать. Мало ли чего говорят. От разговору ведь ничего не опрокинется.

— Я хочу вам кое-что сказать, Бентин, для того и пригласил вас сюда. Вы старый альтхольмовец, и думаю, что город вам не чужой, хотя в нем полным-полно фабрик. Ведь это не помешало нам с вами сделать хорошую сельскохозяйственную выставку? Так вот, папаша Бентин, взгляните мне в глаза и скажите честно: ручаетесь ли вы, что в понедельник здесь не будет никаких раздоров и погромов?

— Господин бургомистр, все будет тихо, уж я-то знаю нашего брата крестьянина.

— И вы обещаете, папаша Бентин, что в понедельник заглянете ко мне утречком с вожаками и мы обсудим, где когда и как пройдет шествие?

— Обещаю, господин бургомистр.

— Даете мне слово, что сами явитесь ко мне в понедельник, если почуете, что затевается неладное? Ведь позор-то какой будет, когда узнают, что в Альтхольме не поладили с крестьянами!

— Даю слово, господин бургомистр.

— Ну, тогда все в порядке, папаша Бентин. Передайте поклон жене. И чтобы с наследником все было благополучно.

— Большое спасибо, господин бургомистр.

— Значит, я могу спать спокойно, папаша Бентин, без тревог?

— Как мой сынок в колыбели, господин бургомистр, как мой сынок.

— Вот что я вам скажу, господа, — заявил собеседникам асессор Майер необычайно категорическим тоном. — Я вовсе не собираюсь возвращаться в Штольпе с этим твердокаменным решением Гарайса. Вы, господин полковник, знаете, мой уважаемый шеф оборвет мне уши. — Майер поднялся, пенсне с его носа слетело и, качаясь на шнурке, ударилось два-три раза о жилетку. — Да что там уши! Мне конец, мне просто конец, если я явлюсь в Штольпе с таким результатом. И я скажу вашему бургомистру, господин старший инспектор, скажу без обиняков: демонстрация будет запрещена! — Он выпрямился, жирные щеки его дрожали, волосы свисали на лоб.

— Я тоже придерживаюсь мнения, что… — начал было полковник.

Но Майер, предчувствуя, что над его карьерой нависла угроза, перебил Зенкпиля.

— При чем тут мнения! — пылко воскликнул он. — Речь идет о государственной необходимости! Демонстрация будет запрещена!

— Насколько я знаю своего шефа… — осторожно и предупредительно начал старший инспектор.

— Я знаю моего шефа! — крикнул асессор. — Вы думаете, он забудет историю с бомбой? Это вы заварили всю кашу! Вы, господин Фрерксен, и ваш великолепный шеф, товарищ Гарайс. Вообразил, что он Муссолини. «Не вижу оснований…» Прекрасно, превосходно, ведь мой шеф… — Он внезапно умолкает, уставившись перед собой. Потом продолжает с новой энергией: — Вы привели к нам этого типа с фотоснимками, с него и начались все несчастья. Не было бы снимков, не было бы и бомбы. Тембориус не прощает ничего! А у него есть связи в министерстве!