Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Дома он сливает молоко в корыта свиньям, — хоть корм не придется готовить.

Жена бродит зареванная.

— Сходи уж к Бютнеру, — тихо вздыхает она. — Это он в Штольпе все вызнал.

— К этой собаке? Ни за что!

После полудня он все же пошел.

Условия, которые ему поставили, ужасны: уплатить тысячу марок штрафа «Крестьянству», публично сжечь часы, и — что самое худшее, — попросить прощения у деревни при всем честном народе.

То есть в присутствии всех, включая крестьянок, детей, батраков и батрачек.

Что бывает тому, кто якшается с Альтхольмом, должно знать как можно больше народу.

— Так ведь часы только. И купил их до бойкота, ей-богу.

— Вот именно, не то оштрафовали бы на три тысячи.

— У крестьян попрошу, так и быть. Но перед бабами.

— Перед всеми бабами.

Бартельс уходит, на такое он никогда не согласится.

Дома, в хлеву, неладно: скотина ведет себя беспокойно, рвется с привязи, словно почуяла, что у хозяев не все в порядке.

Насос, подающий воду для пойла, не тянет. Бартельс отвинчивает крышку. Кожаной прокладки нет, а еще утром была. Насос не качает.

Ладно, прокладку можно вырезать, у него припасена дубленая коровья шкура для подметок, на день-два этого хватит. Он достает шкуру и принимается резать.

Потом вдруг бросает нож, шкуру, идет в дом и выносит часы. Погрузив их на тачку, катит ее через все село к дому Бютнера.

У всех ворот стоят люди и смотрят ему вслед. Детвора, прекратив игры, глазеет на него.

Вечером на деревенской площади, у памятника павшим воинам, он повторяет вслед за Бютнером: — Я поступил подло по отношению к крестьянам Позеритца, подло по отношению к крестьянам всей округи.

Я душевно сожалею об этом.

Каюсь в своей подлости, признаю грех свой и желаю исправить его, по доброй воле и не озлобясь.

Кто враг соседу моему, тот и мне враг. Я не могу сидеть с ним за одним столом, не могу ни торговать с ним, ни словом обменяться.

О том, что я так делал, душевно сожалею.

Прошу прощения у всех крестьян Позеритца, у их жен, у их стариков и детей, батраков и батрачек. От всей души прошу у вас прощения…

Ветер шуршит листьями тополей над памятником. Пламя костра, в котором сжигаются роковые часы, отбрасывает мерцающие блики на собравшуюся в круг общину деревушки с тремястами жителей, клеточке в большом организме крестьянства.

Крестьянин Бартельс стоит бледный, заложив одну руку за спину; другую он держит протянутой мирскому старосте Бютнеру, который еще не спешит пожать ее.

Позади Бютнера стоит Хеннинг.

«Да, это — дело, — думает он. — Вот Франц порадовался бы. Это в его духе. Колоссальный будет эффект в округе».

Во внутреннем кармане его куртки похрустывает пятидесятимарковый банкнот, — первый еженедельный взнос оштрафованного.

Наконец Бютнер протягивает руку Бартельсу: — Заверяешь ли ты, перед лицом мирского схода, что нет в тебе ненависти, нет злобы, что ты желаешь нам добра?

— Заверяю.

— Что ты пришел сюда добровольно, а не по принуждению, и что ты осознал свой грех?

— Да.

— Коли так, от имени всего крестьянства прощаю тебя. Что было, то быльем поросло. И пусть никто не напомнит тебе об этом и тебя не обидит.

Когда Бартельс вернулся домой, батраки уже работали в хлеву, горел свет, скотине на ночь задавали корм.

Он ложится спать. Ему кажется, будто он только что видел дурной сон.

Штуфф и Тредуп сидят в редакции напротив друг друга.

Штуфф только что передал последний материал в набор и роется в своем письменном столе.

Тредуп заносит в картотеку объявлений фиктивные визиты к клиентам, делая в карточках одну и ту же пометку: «Отказался».

С некоторых пор Штуфф перестал разговаривать с Тредупом и ведет себя так, словно тот не существует.

В эту минуту Штуфф что-то энергично вычеркнул, удовлетворенно проворчал «бам-бим-бом!» и опять зашелестел бумагами.

В комнате одуряющая жара, летают мухи и вдобавок чем-то воняет. Тредуп подумывает, не отправиться ли, для виду, за объявлениями. На Югендшпильплатц можно посидеть среди зелени и что-нибудь почитать.

— Говнюк! — неожиданно громко и отчетливо произносит Штуфф, причем с таким вызовом, что Тредуп невольно поднимает голову.

Штуфф пристально смотрит на него, потом на письмо, которое разложил перед собой. Тредупу достаточно одного взгляда, чтобы узнать это письмо.

Сделав над собой усилие, он продолжает перебирать карточки.

Но в Штуффа сегодня, видно, вселился дьявол. С невероятной дерзостью он начинает громко читать анонимное письмо: